— Вы же видите, Михаил Рувимович, — говорил следователь Хейфецу, — нам доподлинно известно, что вы не сами передали свою статью Эткинду, а сделали это через его дочь Марию, вашу соседку по дому. Почему вы вдруг упёрлись и не хотите это подтвердить? Мне же просто нужно «закрыть» этот пункт.

— Потому что такое показание превратит Машу в распространительницу антисоветских материалов.

— Помилуйте, она могла передать рукопись, не читая, не зная, что в ней. И неужели вы думаете, что мы станем привлекать к суду молодую женщину с годовалым ребёнком? Тем более что принято решение разрешить Эткинду с семьёй выезд за границу. Но пока дело не закрыто, они будут сидеть на чемоданах. Ваше упорство только осложняет их ситуацию.

«Логика паразитирования на нашей порядочности действовала на меня», — признаётся Хейфец в своих мемуарах.

На арест Эткинда Москва не дала разрешения — с ним расправились по-другому. КГБ отправило «справку» с подробным описанием его «антисоветской деятельности» (от защиты Бродского на суде до дружбы с Солженицыным) по месту работы — в Педагогический институт имени Герцена и в Союз писателей. И там, и там были немедленно проведены собрания, на которых выступавшие клеймили «скрытого антисоветчика и политического двурушника». Результат — исключение, расторжение всех договоров с издательствами, требование покинуть страну, но не по приглашению от французских университетов, а по обычной израильской визе.

Марамзин после проведённого у него обыска уехал в Москву и три месяца скрывался там у друзей. Его арестовали в июле, после чего начались допросы друзей и знакомых. Уже вызывали Вахтина, который взбесил кагебешников отказом давать показания. Все считали, что мне следует ожидать вызова в Большой дом со дня на день. Но так случилось, что в дело Марамзина я оказался втянут не повесткой с печатью, а неожиданным полуночным звонком. Звонила

Майя Чумак

С супружеской парой Чумаков мы с Мариной сдружились в годы моих мытарств на киностудии Ленфильм. Володя Чумак был известным кинооператором, снимавшим такие фильмы как «Мальчик и девочка», «Миссия в Кабуле», «Премия» (1974). Майя занимала скромную редакторскую должность на студии, но её кабинетик всегда был бурлящим центром обмена новостями, сплетнями, рукописями, книгами — в том числе и Тамиздатскими. Многократно появлялся в этом кабинетике и Марамзин, не раз приносивший туда «запрещёнку» всякого рода.

В доме Чумаков тоже постоянно толпились гости. И это при том, что телефона у них не было и каждый появлялся без предупреждения и мог оказаться в самой неожиданной компании. Помню, однажды мы попали на сборище актёров, среди которых был и знаменитый Павел Луспекаев. Чем-то мы ему понравились, и он сразу стал объяснять Марине, что она явно не понимает, как ей повезло с мужем, а вот если бы она была его женой, то каждый день её начинался бы с воплей: «Паша! Паша! Только не по лицу — у меня сегодня съёмка!».

Общительность и радушие Майи Чумак поразительным образом сочеталось с предельной ранимостью и неуверенностью в себе. Принимать гостей у себя — сколько угодно. Но пойти к кому-то в гости — об этом не могло быть и речи. Вне своей квартиры она чувствовала себя, как улитка, лишившаяся раковины. На каждый телефонный звонок из кабинетика ей нужно было собирать все душевные силы, как на прыжок в прорубь. Что могло заставить её выйти из дома к телефону-автомату в половине двенадцатого?

— Игорь, простите, что так поздно… Но вот… Володя в отъезде, на съёмках в Риге… А я только что вернулась домой и нашла в ящике повестку… На завтра…

Она не сказала, что за повестка, но и так было ясно.

— Я сейчас приеду, — сказал я.

Троллейбус, метро, снова троллейбус — около часа ночи я звонил в дверь Чумаков. Майя была внешне спокойна, но говорила сбивчиво и всё время соскальзывала на тему прощания.

— Как хорошо, что вы приехали… Спасибо вам… Эти годы нашей дружбы были такими славными… Володе я написала подробную записку, где что лежит, что надо будет сделать в первую очередь… Но на словах передайте ему, когда он вернётся, что я прошу прощения за то, что втянула его во всё это… У него и так нервы на пределе, а тут из-за меня на него накинутся все наши драконы и гидры…

Она явно не верила, что её выпустят после допроса. Спрашивала, разрешат ли ей взять в камеру её успокаивающие лекарства. Наверное, не разрешат — ведь им выгодно, чтобы человек не мог владеть собой. Ей и в обычной-то жизни трудно было соврать кому-нибудь в глаза, а тут… «Они умеют играть на нашей порядочности». Если она предстанет перед следователем в таком состоянии, он сумеет извлечь из неё всё: имена посетителей её кабинетика, названия книг и рукописей, приносившихся Марамзиным, адрес машинистки, тайно печатавшей для нас всё неподцензурное. Этого нельзя было допустить.

— Майя, покажите мне эту повестку, — сказал я. — Она ведь не была вручена вам под расписку, как положено. Вы просто извлекли её из почтового ящика, так? Вы могли не найти её, потерять, случайно выбросить. Нет свидетелей тому, что она была у вас в руках.

— После звонка вам я позвонила одной подруге, тоже сказала о повестке.

— Это неважно. В уголовном кодексе нет статьи, карающей за неявку по вызову. Заболела, перепутала дату, послали в командировку. Можно соврать что угодно.

Майя смотрела на меня с печальной укоризной. «Хорошо вам, умеющим соврать глазом не моргнув». Разумнее всего было бы опустить повестку обратно в ящик — да, мол, забыла проверить почту. Но это опять означало бы, что она должна врать и изворачиваться. Нет, на неё, человека театра, мог подействовать только какой-то сильный театральный жест.

— Пойдите сюда, — я открыл дверь ванной, поманил её внутрь. — Вот что мы сделаем с этой бумажкой. Рвём на мелкие куски — раз. Бросаем обрывки в унитаз — два. Аккуратно спускаем воду — три. Всё. Её не было, вы её в руках не держали.

Майя смотрела на меня с испугом, но и слабая благодарная улыбка вдруг проступила на её губах.

— Дальше я предлагаю такой план действий. Вы сейчас собираете чемодан — всё, что взяли бы с собой в двухнедельную командировку. С этим чемоданом мы выходим на улицу, ловим такси и едем к нам. Это на тот случай, если нашим пинкертонам вздумается прислать за вами утром машину. Вы ночуете у нас, а завтра утром я везу вас на Рижский вокзал и отправляю к Володе. Да, съёмочной группе срочно понадобилась помощь редактора Майи Чумак на месте. Все друзья подтвердят это. Если пинкертонам вы очень нужны, они рано или поздно найдут вас и там. Но у вас будет время придти в себя, всё обдумать, выработать линию поведения. Завтра я подробно расскажу вам то, что мне удалось разузнать — понять — про методы обработки свидетелей в КГБ. Но в нынешнем состоянии идти к ним в логово вам нельзя, невозможно.

И к моему изумлению, Майя Чумак — Майя, которую никогда, никому из друзей не удавалось выманить в гости, — согласилась ехать ночевать в чужом доме! Мы поставили ей раскладушку в столовой, и наутро полуторагодовалая Наташа с любопытством разглядывала чужую тётю, которая — вот глупышка! — не сумела за завтраком проглотить ни одной оладьи с вареньем.