— Леха, так вот, дело такое: мы собираемся в экспедицию. Я уже убедился, что ты не трус, но все-таки предупреждаю. То, чем мы тут развлекались со стрельбой и прочими радостями, — это так, разминка. Оттуда можем и не вернуться. Но если дело выгорит, то до конца жизни тебе не придется думать о деньгах. И детям твоим останется.

— Я ж вам сказал, Геннадий Сергеевич, я с вами. Что десять раз повторять?

— Ладно-ладно. Повторение — мать учения. Так вот, тогда я ставлю тебе задачу: нужно пойти в аэропорт и купить билет в славный город Владивосток. Прибыть туда и позвонить вот по этому телефону. Позвать Балыка. Сказать, что от Рваного. Это я, значит. Так меня за мою рожу прозвали. Он, когда услышит, что от меня, будет очень рад. Это дяденька очень серьезный и во Владике все его любят и ценят. А те, кто не ценят, так им же хуже. Назначь ему встречу. И когда встретишься, попроси помочь набрать рабочих. Мне для экспедиции нужны работяги. Десять человек. Ты, может быть, спросишь, почему не пойти прямо сейчас в «Поганку» и не набрать нужное количество?

— Я не спрашиваю. Вам виднее.

— А я объясняю. Потому что не люблю, когда люди делают дело, не понимая его смысла. Тогда они это дело делают плохо. Наша экспедиция не из тех, о которых должно быть кому-то известно. А Магадан ведь — это просто деревня. Тут как ни шифруйся, все равно вся «Поганка» будет знать, что это я их нанял. А если «Поганка» знает, значит, весь город знает. А нам это совсем ли к чему. Поэтому скажи Балыку, что нужны люди надежные. Лучше — без ксив. Потому что такие в любом случае рот раскрывать не будут. Пусть он тебе даст наколку. Переговоры веди сам. Лично. Плату обещай такую — по восемь сотен в месяц. Чтобы не сомневались, всем, кто согласится, дай по сотне.

— А если они возьмут эту сотню да сразу в запой?

— А ты давай перед самой посадкой.

— Да, самый главный вопрос. Если они без ксив, как я их потащу?

— Поехали. Этот вопрос мы сейчас и будем решать.

И дело решили. Поехали в порт, поднялись на борт какого-то обшарпанного сухогруза — и все оказалось тип-топ. Капитан выразил полное согласие принять груз из бичей на борт.

25 апреля 1966 года, Владивосток

Погода стояла суровая. С океана сифонил свежий ветер, он гнал на берег громадные мутно-серые валы, украшенные, как положено, пенными финтифлюшками. Было холодно и неуютно. Несмотря на промозглые сумерки по набережной шаталось множество народа. Владивосток — это вам не Магадан, запертый в глухой угол России. Здесь всюду чувствовалась близость дальних морских дорог, ведущих во все стороны света. Поэтому значительный процент прогуливающихся на набережной составляли представители морского братства всех родов и видов. То и дело мелькали кители — с торговыми геометрическими узорами на погонах и с вполне военными просветами, дополненными самым разным количеством звездочек. Тут же фланировали ребята в форменках — в «мичманках» и в бескозырках. Никто никому не мешал. На набережной существовал негласный обычай, по которому здесь отменялись некоторые требования военно-морского устава. Старших по званию никто не приветствовал. Оно и понятно — иначе бы руки у всех отвалились от постоянного прикладывания к козырькам и бескозыркам. Впрочем, в Архангельске Кот наблюдал то же самое…

Многие из морячков прогуливались под руку с девицами — некоторые даже с двумя сразу. Это были, как правило, обладатели форменок или погонов с одним просветом. Обладатели более серьезных знаков различия вели дам постарше. Но все они, и девицы, и дамы, были надушены, разряжены в очень хорошие заграничные тряпки и крайне веселы. Те из моряков, кто пока еще пребывал в одиночестве, посматривали в сторону скамеек, на которых в большом количестве восседали незанятые особи женского пола. Словом, это было место большого «съема». Сидели тут парами хихикающие молодки, явившиеся сюда за приключениями, — и особы более потасканного и циничного вида, для которых набережная была рабочим местом. Штатские, которых в толпе тоже было немало, судя по всему, приводили женщин с собой. В деятельности здешней биржи девиц и теток они участия не принимали.

Леша шел по набережной, поеживаясь от океанского ветерка. На этот раз он оставил в Магадане свои шикарные доспехи и оделся как средний советский человек — в невыразительный пиджачный костюм. Он проворно огибал воркующие, флиртующие и хохочущие парочки, двигаясь к стеклянному кафе под характерным для этих мест названием «Волна».

Леша вошел в кафе. Помещение среднего размера было плотно уставлено столиками, за которыми сидела самая разнообразная публика, тоже в основном моряки. Девиц здесь почти не наблюдалось, как видно, этот гадюшник предназначался для любителей другого истинно морского развлечения: выпивки. Шум стоял неимоверный. Официантки в грязноватых фартуках каким-то чудом перемещались в этой тесноте, таская подносы с бутылками и закусками. Кот протиснулся к одной из официанток.

— Мне нужен Балык.

Та смерила его с ног до головы оценивающим взглядом.

— Он всем нужен.

— Он сам мне тут встречу назначил.

— Вон там, видишь? В углу сидит.

Она показала в угол заведения, где за столиком сидел в одиночестве посетитель, перед которым стояла всего лишь бутылка пива. Кот подошел к нему.

— Вы Балык?

— Ну, допустим. А ты-то кто?

— Я вам звонил сегодня из аэропорта. Я от Рваного.

Балык был мужчиной неопределенного возраста с круглой добродушной физиономией, с которой как-то не сочетались колючие цепкие глаза. Одет он был в обычный обтерханный пиджачок, а на левой руке горело «северное солнце» — татуировка, которую наносили те, кто побывал за полярным кругом не по своей воле. Он стрельнул глазами в Кота и, по крайней мере на вид, остался доволен осмотром.

— Ты, значит, Кот? Ну, садись. Пить будешь?

— Буду.

— Эй, Марта, бутылку и две порции солянки! — крикнул он, даже не обернувшись.

Одна из официанток, которых другим посетителям приходилось долго и упорно дозываться, тут же метнулась в сторону кухни.

К этому человеку Леху послал Старков, сказав, что он, мол, по старой дружбе окажет любую помощь. Прохоров при очередной встрече притащил от Мельникова все, что удалось узнать об этом человеке. Неизвестно зачем, но Прохоров поведал и то, чего явно не было в официальных справках. Тип, с котором Кот сейчас сидел за столиком, был весьма интересным персонажем.

Он являлся сыном некоего комбрига Абросимова. Во время Гражданской войны этот красный командир более всего прославился массовым применением децимаций. Поэтому неизвестно, кто его больше боялся — свои или чужие. Потом Абросимов еще больше отличился в 1920 году во время крестьянских восстаний на Тамбовщине, приказав стрелять газовыми снарядами по лесам, где скрывались повстанцы. Это показалось чересчур крутым даже большевикам — и Абросимова хотели шугануть из армии, но, по слухам, за него вступился сам Тухачевский. Под его мощным прикрытием карьера Абросимова двигалась вполне успешно, пока не погорел сам маршал. В результате, когда покровителя послали в расход, комбриг, ставший японским шпионом, отправился на 25 лет на народные стройки социализма. Его четырнадцатилетний сын Сережа, соответственно, в детский дом. Но там ему не понравилось — и он вскоре сделал оттуда ноги. Во время скитаний по стране его подобрала, обогрела и приставила к делу банда домушников. В новой компании Сережа быстро освоился и в 1939 году отправился вслед за папой — с той лишь разницей, что не за политику, а за вульгарную уголовщину. Оказался на Колыме, где прислонился к «черной масти». Среди блатных он сделал хорошую карьеру и довольно быстро стал «вором в законе». Вскоре после освобождения попался на ограблении продовольственного магазина в Среднекане. То есть, даже не выехав с Колымы, снова отправился в лагерь. Ну и так далее.