лентами на локтях. А главный сержант, прапорщик, нес ротный баннер бело-голубой. Перед ними ехали офицеры. Их трое, все на хороших лошадях. Все тоже при железе, в шляпах, бело-голубые ленты поверх кирас. А уже перед офицерами ехали два оруженосца, люди молодые и видные, один велик, другой красив. Тот, что красив, держал большой штандарт бело-голубой, а на нём чёрный ворон с факелом в лапах и злым глазом. А уже перед ними на коне-красавце ехал рыцарь. Сам он в доспехе, что покрыт узором диковинным, но доспеха не видно, только «руки» да «ноги» видны, так как поверх доспеха надет был бело-голубой халат, что зовётся фальтрок. На голове у него берет чёрного бархата с пером белым.

Сам он важен, строг. А пред ним на простой лошадке ехал неприятного вида мужичок со злыми глазами, сам в хорошем платье, едет и орёт, людей пугая:

— Прочь! Прочь с дороги! Кавалер Фолькоф едет! Кавалер, которого кличут Инквизитором.

— Кто таков? — Спрашивали друг у друга мужики и купцы.

— Да как же, — отвечали им те, кто знает, — то Инквизитор, говорят, он в Хоккенхайме всех ведьм пожог. Вы что, не слыхали? Этой весной же было. Все о том говорили.

— Да нет, это тот, что на Марте горцев побил крепко. — Говорили другие.

— Горцев? Из кантонов? Из-за реки? — Не верили люди.

— Их, их.

— Да когда же такое было? — Всё сомневались мужики и купчишки. — Что не помнится такое.

— Да неделю как… — Смеялись над теми, кто не знал эту новость. — Вы что же, не слыхали, все на рынке только о том и говорили всю неделю. Видно, вы из глуши приехали.

Дальше не успели люди поговорить.

Наверное, все, кто был на дороге и у ворот, вздрогнули, когда с башен вдруг резко и пронзительно завыли трубы. А потом глашатай хорошо поставленным голосом закричал сверху, чтобы всем было слышно:

— Город Мален, все коммуны его, святые отцы и епископ, консулат и нобили, гильдии и свободные мастера, торговцы и черный люд — все приветствуют славного кавалера Фолькофа и его людей, что побили еретиков, воров и собак из кантона Брегген, которые надумали вылезти на землю графства Мален.

— Вот. Ясно вам теперь, кто это? — Говорили люди друг другу. — Говорю же, побил он еретиков на Марте.

Ну, теперь-то всем было ясно.

Снова завыли трубы, а за воротами ударили барабаны. Когда Волков въехал в ворота, его встретили двенадцать барабанщиков и толпы народа. Тут же на ближайшей колокольне ударили колокола. Барабанщики шли впереди, выбивая «походный шаг», который время от времени прерывался какими-то замысловатыми барабанными фокусами. Это было красиво, барабанщики дело своё знали. Звенели колокола, люди выходили к улице, по которой он ехал, все его приветствовали, а он всем кивал головой, но не очень уж милостиво. Только людям видным, что попадались по пути, он кивал вежливо. А некоторым, лица которых помнил, он даже махал рукой. Всё это напоминало ему тот день, когда он привёз раку в Ланн. Только вот Ланн раза в два больше Малена.

Поэтому доехал он до главного собора города в два раза быстрее.

Как в Ланне встречал его на ступенях собора архиепископ, так и в Малене встречал его на ступенях собора епископ. Как и в Ланне, площадь окружало не менее тысячи зевак. Барабаны били, трубы звенели, колокола звонили, зеваки кричали кавалеру славу. Не часто им в Малене доводилось встречать тех, кто побил злобных горцев. А Роха от озорства велел стрелкам зарядить мушкеты порохом, но без пуль, и дать залп в воздух. К шуму добавились ещё и клубы серого дыма.

Волков спешился, подошёл к епископу и стал перед ним на колено, склонил голову, сняв берет. Старый епископ, отец Теодор, благословил его святым знамением, а потом поднял с колена, стал целовать троекратно и говорил при этом:

— Не знаю, были ли дни у меня радостнее, чем этот. Может, и были, да их я не помню уже. Пойдёмте, пойдёмте, сын мой, буду читать мессу я в честь вас, все лучшие люди города уже собрались, ждут.

Они так и вошли в храм рука об руку. Шли медленно и торжественно по проходу меж лавок. Волкову и епископу все кланялись. В храме черни не было, даже в последних рядах были люди достойные, с жёнами и детьми пришли. Епископ и Волков всем отвечали. А уж те, кто был в первых рядах, у амвона, так то были всё городские нобили. Были и те, что Волкову денег занимали, были и те, кто приезжал к нему заем обратно требовать. Всем, всем кавалер улыбался и кланялся. Ему отвели место прямо между бургомистром и имперским штатгальтером. За ними сразу сидел первый городской судья и казначей городской палаты консулов, а также другие важные люди, а во втором ряду, сидел барон фон Фезенклевер. Рядом с ним другие земельные сеньоры, которых Волков видал на смотре и турнире у графа. Кавалер махал баронам и сеньорам рукой как старым знакомцам. Улыбался остальным.

Епископ был стар и мудр. Мессу затягивать не стал, ни к чему это было, говорил ярко и кратко. Говорил о тех, кто утратил веру, сошёл с пути истинного, стал яриться и упрямиться в неверии своём. Епископ говорил о том, что таких, кто упорствует в ереси своей, достанет кара господня:

— Остерегайтесь в слепоте своей, дерзостью своею гневить Господа нашего всемогущего, ибо всегда на дерзкого найдётся кара. Всегда дотянется до всякого еретика длань господня. И в то утро на реке Марте Дланью Господа был этот рыцарь Божий, — епископ указал на Волкова, — что сейчас сидит среди нас. Имя его Иероним Фолькоф фон Эшбахт. Он и есть Длань Господа, так пусть он и будет ею впредь. Аминь!

— Аминь! Аминь! Аминь! — Неслось по рядам, люди вставали на колени, начинали креститься.

Было, нахваливали его, но совсем не так. Этот раз был проникновеннее. Трогал сердце его суровое. Он подумал, что нужно было сюда жену свою взять. Может, стала бы она уважать его больше после того, что тут о нём говорили. Не боли у него шея, так был бы счастлив. Ещё бы, епископ при всей знати графства звал его Дланью Господней. Было от чего возгордиться. Конечно, он не знал, чем всё закончится, может, его убьют горцы, а может, герцог отправит в тюрьму, но ради таких минут стоило идти к реке, стоило драться в тумане на рассвете. Стоило рисковать жизнью.

Он стоял вместе со всеми знатными людьми графства Мален, стоял