– Хватит, граф. – Голос Алвы был негромок и холоден. – Избавьте себя от воспоминаний, а меня от излишних подробностей. Достаточно того, что вы не покинули людей и показали себя достойным господином.

– Я этого не говорил!

– Ваша беда, Ларак, что вы ставите себя ниже тех, кто способен лишь на болтовню и время от времени – на подлость.

– Герцог Алва, я знаю вашу репутацию бойца! – Не успевший согреть места граф попытался вскочить, но в Кагете кресла глубокие и очень мягкие. Алва предложил бедняге руку, однако тот улиткой чести втянулся в злополучное кресло.

– Я старше вас, – простонал он, – я болен, но я никогда… Вы слышите, никогда не позволю в моем присутствии порочить память Эгмонта!

– Кодекс Франциска о подобном ограничении регентских полномочий умалчивает, – Алва приподнял бровь, и Марселю вспомнился дворец и до странности осмелевшие Ариго. – Ларак, а почему вы вступились за честь покойного кузена, когда я упомянул готовых на подлости болтунов?

– Почему?! – Серая бородка гордо вздернулась вверх, но этим и кончилось… – Мне, видимо, показалось… Разумеется, вы никого не имели в виду…

– Имел, – явил варастийскую искренность Ворон, – но вокруг слишком много настоящего, чтобы тратить время на прошлое, так что вернемся к пропавшей даме.

– Я искал ее! Искал и не нашел… Понимаете, я… После гибели Эгмонта я в самом деле отвечал за Надор, хотя кузина… Она сказала, что нам воздалось за грехи, но не возроптавших ждет Рассвет. Она увела девочек в церковь, и что мне оставалось?! В Надоре не было сюзерена, только я… Герцог, я должен вернуться! Если вы любили… Если бы вы потеряли ту, которая… Которую опрометчиво…

– И любил, и терял. И находил. – Алва без видимых усилий выбрался из коварного кресла. – Не далее чем вчера я, спасибо Эпинэ, вновь обрел именно ту, которую… Больше мы не расстанемся, и поэтому я вас возьму с собой.

– О… – Прижми так к груди руки актер, Марсель был бы возмущен подобным неправдоподобием. – Благодарю вас! Я – ваш должник, я…

– Я не даю в долг уроженцам Надора. Мы выезжаем за час до рассвета, вам понадобятся все ваши силы, так что советую отдохнуть.

– Я наслышан о вашей езде. Я готов!

– Вы не готовы. Капитан Темплтон знает, что нужно в Варасте, он к вам зайдет.

– Мне ничего не… Кроме лошади. Я никогда не имел долгов, однако сейчас вынужден просить две тысячи таллов.

– Обратитесь к Валме, он, насколько мне известно, при деньгах.

– Вы хотите, чтобы я просил взаймы у наследника Валмонов?! Конечно… Ваша всегдашняя манера унижать Людей Чести!

– Думайте, что хотите, – отрезал Алва, – но ваши сапоги меня раздражают. Либо они, либо Талиг.

У церкви стояла карета, черная с серебром. Так и есть, епископ! Тут же толкалось несколько клириков, поглядывая кто на дорогу, кто на храмовые двери, которые подпирали стражники. На глазах Эмиля, стуча по булыжникам, подскакала, именно подскакала, повозка свечника, и тут же приволокли еще и бумажные цветы.

– Да уж, – буркнул маршал, – нежданное развлечение.

Терять время, объезжая немалый собор, не хотелось, да и не тот случай, чтобы рваться через главный вход. Свечи потащили вправо, но боковых входов всегда два.

– Влево!

Герард, четверо «вороных» и костлявый стражник, десять минут назад осчастлививший собравшегося-таки написать Франческе Эмиля новостью о безобразиях в главном храме Аконы, послушно поворачивают коней; к затылку липнут любопытные взгляды. Святой Франциск обсажен синими торскими елочками и чем-то облетевшим, в которое набились галдящие, как весной, воробьи. Вот и боковая дверь, нищих нет, охраны тоже.

– Проверьте, открыто?

– Сейчас, монсеньор. – Герард спорхнул с полумориска немногим хуже Арно, а ведь летом было всего лишь неплохо. Старательный все же парень, не бросает занятий после первых успехов. Любопытно, где он с лошади прыгает и когда…

Порученец толкает дверь, та не поддается, и получает заслуженный пинок. На севере все открывается внутрь – иначе зимой не выбраться, заносы. Рэй Кальперадо сует голову в щель, машет рукой – путь свободен.

– Вы, двое, со мной! Остальные – ждать.

Петли не скрипят – соборные служки заботятся не только о главном входе, что похвально, а вот о чем заботится епископ? О Создателе или о собственной шкурке?

Неширокий коридор, полумрак, тишину разбивает стук каблуков по каменным плиткам, в торце – вторая дверь. Герард и тут первый, приложил ухо и напряженно прислушивается.

– Похвальное любопытство. Что там?

– Кричали, монсеньор. Совсем рядом, теперь говорят, только тихо.

– Солдат, ты здесь выходил?

– Ну да! – зачастил стражник. – Рядом они… Офицер ваш прямо у Врат стояли, когда меня господин сержант доложить отправили. Тут проход вдоль стены, шагов… шагов двадцать, господин маршал, и это… поворот там эдакий, и… эта…

– Этакое это и такое то… – Эмиль отодвинул порученца и пристроившегося рядом «вороного» и нажал надраенную ручку. Будто по заказу, по ушам саданул надсадный вопль. Такой любую дверь протаранит.

– Мое терпение иссякает, сколько можно возиться?! Великая тень устала ждать! Я потороплю этих святош, Марио, и уйду вслед за тобой, но сперва я заставлю!.. Слышите, вы, наперсники невежества и разврата, я заставлю вас отдать…

Понси! Корнет Понси, чтоб ему! Мало Рокэ в свое время придурка искупал, не помогло. На таких бракованных ничто не действует, но прежде корнет актерствовал один, не затягивая в свою дурь других.

– Презренные, вы глумились над живым гением, вы склонитесь пред мертвым! Где цветы?! Сколько можно возиться! Я не желаю слышать оправданий!.. Жалких оправданий! В Аконе есть зимние гвоздики, я видел! Вы носите цветы пошлым кокеткам, вы бросите их на великую урну…

Выступ стены не позволяет видеть, на кого орет разбушевавшийся корнет, ответного бормотанья не разобрать, но кто-то явно оправдывается. Перед этаким чучелом? У Понси, по всей видимости, с головой вовсе худо, у тех, кто его слушает, тем паче.

О представлениях, устроенных страдальцем в Придде и по дороге в Акону, Эмиль слышал, о них нельзя было не слышать, но сегодня дурак превзошел сам себя.

– Прочь! Прочь эту сухую дрянь! Бросьте ее в лицо тем, той… Кто променял любовь поэта на мишуру и тлен, на жалкий звон золота!.. Где гвоздики?! Королевские цветы королю духа! Истинному королю!

Храмы, как и дамы, неповторимы, но в главном одинаковы. Что святой Франциск, что святой Бернар в Сабве. Проход, как и обещал стражник, честно виляет, выводя на исходную позицию, первой из-за угла показывается машущая рука в мундирном рукаве. Мелькает, исчезает за выступом, и вот он, последний поворот. И Понси во всей презрительной красе.