— Я лучше поехала бы в Барселону и вышла там за баснословно богатого человека, как Далия, — угрюмо сказала она. — Вместо того чтобы меня везли на север с целью выдать за брата врача.

— Исаак, я думал, что больше не услышу смеха дочери, — сказал Аструх. — Она ведет себя так, будто я везу ее казнить, а не выдать за красивого, преуспевающего молодого человека.

— Она влюблена в кого-нибудь поближе к дому? — спросил врач.

— Как это может быть? — ответил ее отец. — Видел бы ты ее, Исаак. Такая юная, застенчивая, старательно охраняемая. Никогда не бывает одна.

— Я знаю по опыту, что дочери, какими бы ни были юными, застенчивыми, невинными, как бы их старательно ни охраняли, влюбляются. И подчас в очень странных мужчин.

— Исаак, Бонафилья, когда выходит из дома, надевает такую густую вуаль — притом по собственному желанию, — что даже я не могу ее узнать, если она не заговорит. Ее всегда сопровождают служанка и кто-нибудь из членов семьи. Клянусь, что из молодых людей она видит только своих братьев.

— Она близка с братьями?

— Конечно, — ответил, не задумываясь, ее отец. — Хотя… думаю, не так уж близка. Они не сидят дома, большую часть времени помогают мне в делах или развлекаются, а когда разговаривают с ней, кажется, постоянно упрекают ее за угрюмость. Предпочитают разговаривать со своей мачехой, веселой, разумной женщиной. Я бы хотел, чтобы Бонафилья больше походила на Пресиосу.

— Не замечала сеньора Пресиоса никаких признаков того, что юная сеньора Бонафилья отдала свое сердце кому-то, пусть и совершенно неподходящему?

— Нет. А она все время была начеку. Бонафилья так расстроена предстоящим браком, что, честно говоря, ее отсутствие в доме воспримут с облегчением. Солнце вышло, сеньор Исаак, — сказал Аструх со своей обычной бодростью. — Нам нужно приехать в Фигуэрес к обеду.

— У тебя там много дел?

— Кто сказал, что у меня есть дела?

— Иначе, Аструх, почему такой живой человек, как ты, не потерпит с обедом еще несколько часов, чтобы поскорее приехать на место?

— Да, есть, с нашим хозяином и еще несколькими людьми. Надеюсь, для всех остальных это не будет слишком утомительно.

— Сеньор де Пигбаладор вернулся, — сказала Маргарида. Они сидели в саду ее величества, обнесенном стеной, тихом и красивом, с южной стороны дворца; она и Хуана шили. Маленькая пестрая кошка, правнучка той, что Маргарида привезла из далекой Шотландии, устала запутывать шелковую нитку, вспрыгнула Маргариде на колени и тут же уснула.

— Вот как? — сказала Хуана. — Я не заметила, что он уезжал.

— Хорошо тебе, — сказала Маргарида. — Я всегда это замечаю. Когда он выезжает из ворот, в верхних комнатах дворца ощущается приятное отсутствие запаха.

— Какого? — спросила Хуана, невольно рассмеявшись.

— Пожалуй, запаха гнусного мужчины, смешанного с ароматом сандалового дерева, который он любит. Лично я предпочитаю запах своего мула в жаркий день.

— Маргарида, твое общество мне на пользу. Кажется, я очень долго не улыбалась. Но, должна признаться, даже не замечала приездов и отъездов Бонсома.

— На твоем месте я бы замечала, воробышек. Он проявляет к тебе излишнее любопытство. Сейчас он хочет точно знать, сколько денег ты получишь, когда…

— Когда Арнау умрет запятнанным и все его товары будут конфискованы?

— Совершенно верно.

— И что ты сказала ему?

— Правду, насколько она мне известна, — ответила Маргарида. — Я подумала, что будет полезно знать его реакцию. — Потянула носом воздух. — Думаю, сейчас узнаем.

— Запах сандалового дерева, — спросила Хуана, — и гнусного мужчины?

— Этот самый.

Маргарида собрала шитье, взяла кошку в сгиб руки и пересела на другую скамью под фиговым деревом, когда появился Бернард Бонсом де Пигбаладор, собиравшийся немного поговорить с сеньорой Хуаной.

— Сеньора, — сказал Бонсом, взяв руку Хуаны и прижав ее к своим губам. — Я много думал о вас после нашего краткого разговора в субботу. Можно ли надеяться, что и вы думали обо мне хотя бы минуту-другую?

— Определенно минуту-другую, — ответила Хуана.

— Я бы хотел большего, — сказал он, — но благодарен и за это. Вы не спрашиваете, почему я думал о вас.

— Решила, что разумнее молчать, сеньор.

— Это в самом деле разумно, — сказал Бонсом. — Я был обеспокоен вашим благополучием. Что бы вы ни говорили себе, сеньора, судя по тому, что я слышал, ваш муж лежит при смерти.

— Вы изумляете меня, сеньор, — сказала Хуана с равнодушным видом. — Кажется, вы слышите больше меня. Откуда вы получаете сведения?

— Точных сведений у меня, разумеется, нет. Но известно, что он был сильно избит, разве не так? Мало кто оправляется от таких повреждений. Поэтому многие полагают, что он при смерти. Когда этот скорбный день наступит, все, чем он владеет, за исключением вашего приданого, будет конфисковано. Вы окажетесь в бедности. Готовьтесь к этому.

— Смотря что вы считаете бедностью. Это понятие, как вам известно, совершенно различное для сапожника или портного и такого знатного сеньора, как вы. Если у сапожника достаточно денег, чтобы платить налоги, кормить жену с детьми и время от времени покупать им ткань на одежду, он считает себя богатым. Знатный сеньор вроде вас считает себя бедным, если не может содержать несколько домов и роскошное имение.

— А вы? — спросил он мягко, переходя на фамильярный тон.

— Я где-то посередине. Не знатный сеньор и не сапожник в своих желаниях.

— Если сильный и влиятельный человек возьмется за ваше дело, — сказал де Пигбаладор, — очень возможно, что поместья вашего мужа возвратят вам.

— Имеете в виду, такой сильный и влиятельный, как вы, сеньор?

— Именно, — ответил Бонсом. — Подумайте об этом, когда найдете время.

Как только превосходному обеду было отдано должное и со стола убрали, Аструх и Вениамин, их гостеприимный хозяин, удалились в маленький кабинет, предоставив другим поспать или посидеть во дворе в тени деревьев. Ракель села на низкую скамейку и достала кипу тонкого белого полотна, над которым работала. Раз пришлось ехать в эту поездку, бодро подумала она, по крайней мере, буду тратить столько времени, сколько возможно, на полезное дело.

Бонафилья с пустыми руками села рядом с ней.

— Твой отец собирается вести много дел в этой поездке? — спросила Ракель.

— Не знаю, — ответила Бонафилья. — А что?

— Я думала, распаковывать ли для работы еще один отрез ткани, — сказала Ракель. — Но он лежит в нашей коробке на самом дне. Я бы не беспокоилась, если б знала, что путешествие будет очень медленным.

— Мы не говорили об этом, — сказала Бонафилья. — Но я спрошу его, если хочешь.