гляделись в ней этакими уродливыми осколками костей. Упырь завозился, и вой его сделался громче, в нем появились жалобные нотки. Он обошел дерево вокруг. И еще раз.

И, увлекшись, быстро потрусил по собственному следу. Да уж, интеллектом упыри не блещут. На мое счастье. Я поерзала, устраиваясь поудобней в развилке дерева. Ночь обещала быть долгой.

Сама виновата, поверила старосте. Мол, закныши завелись, бедокурят. Всего-то и надобно – погонять чутка, чтоб убрались с кладбища. А то могилки копают, цветочки разбрасывают и пугают приличных вдов.

Мой вздох заставил упыря остановиться.

Тощий какой. Недавно вылупился, стало быть. Вон и остатки одежды сохранились. Приличным человеком был при жизни. Наверное. Тут уж никак не угадаешь, и вообще, как по мне, прежде чем закапывать покойника, разумно ему голову отрезать. Или на худой конец кол осиновый в грудь вогнать.

И чесночку… С чесночком оно всегда надежней.

Я вытащила из кармана пакет с молотым чесноком и, свистнув, опустила руку, помахала, привлекая внимание упыря. Тот подобрался. В мутных глазах его мелькнула искра надежды.

Давай, дружок…

Упырь не обманул ожиданий.

Прыжок его, еще не пообвыкшегося с телом, был неуклюж. Но пасть распахнулась аккурат для того, чтобы поймать пакетик. Бумажная оболочка лопнула, и упырь завизжал.

Громко так. Тоненько.

Нет, как его можно было принять за закныша? И вообще…

…ничего, за упыря возьму втрое. Чтоб на будущее знали, как несчастных некроманток, жизнью обиженных, в заблуждение вводить.

Упырь метался, то и дело натыкаясь на надгробия. Он верещал и подпрыгивал, смешно тряс головой и, кажется, отплевывался. Уйдет же, зараза этакая… лови его потом по окрестностям.

И я сползла с дерева.

– Эй ты… – голос мой прорезал ночную тишь, и ответом ему стал жалобный плач козодоя. Упырь, как ни странно, услышал. Он дернулся всем телом, извернулся и, опустившись на четвереньки, кинулся на меня.

Быстро кинулся. Вот же… зараза.

Брызнули комья земли. И шкура упыриная треснула, выпуская острейшие иглы. Я же, нервно сглотнув, сделала единственное, на что была способна: огненный шар.

От страху, не иначе – гворхов до того я только в университетском музее и видела, – шар получился ярко-белым, стабильным и, главное, полетел именно туда, куда его послали: прямиком в оскаленную пасть. Щелкнули челюсти – нежить, даже высшего порядка, к обучению не способна, – и спустя мгновение раздался взрыв.

Глаза я закрыть успела. Только и успела, что закрыть глаза…

Нет, день определенно не задался.

А ведь так хорошо все начиналось. Сестрица моя, в кои-то веки уняв любовное томление, ушла в работу. И не просто так ушла, а первый серьезный заказ выполняя, как ни странно, но зелье ее и вправду нашло покупателя. И пусть речь пока шла о пробной партии, но близость честного заработка подействовала на Грету самым чудесным образом. Главное, что в доме стало тихо, а что пованивало изредка, так это мелочи.

Я устроилась в саду, в зарослях малины, которая постепенно расползалась, захватывая двор. Особенно ей по нраву пришлась та его часть, которая граничила с соседкиным забором. Полагаю, дело в помоях, которые любезная фра Никоряк щедро выплескивала на задний двор.

Малина помои ценила. Цвела. И радовала крупной полупрозрачной ягодой ярко-синего колера.

У меня были книга, остатки творожного печенья, холодный ягодный морс и твердое намерение провести день в тишине и неге. И неважно, что книга оказалась любовным романом самого ванильного свойства, а печенье уже вызывало некоторые сомнения в своей съедобности, но…

Я его грызла.

Похихикивала над витиеватыми признаниями влюбленного орка, который пытался добиться внимания бедной, но очень гордой сиротки, и была счастлива настолько, насколько это в принципе возможно.

Принесла ж нелегкая почтальона.

Сперва я даже не поняла, что нужно этому тощему мужчинке с печатью обреченности в глазах. Стоит у ограды, переминается с ноги на ногу, шею вытягивает, силясь разглядеть что-то по-над зарослями малины. А та, засранка зеленая, и рада стараться. Листья распушила, колючки расставила, приглашая в теплые объятия…

– А… – голос мужчинки дрогнул. – Здесь живет Юстиана Нихвельсон?

– Здесь, – вынуждена была признаться я.

Если имя мое меня вполне устраивало – бывает и хуже, – то фамилия заставляла вспомнить о матушке и ее надеждах, которым не суждено было сбыться.

И мне вручили конверт. Розовый, мать его, конверт, щедро посыпанный золотой пылью. Приглашение. На свадьбу.

Они издеваются? Они определенно издеваются, Глен и моя треклятая бывшая подруга, которую в данный конкретный момент я ненавидела куда сильнее неверного бывшего. В конце концов, его жажда устроиться в жизни поудобней была мне вполне понятна, а вот она…

Дорогая Юстиана…

Охренеть, до чего дорогая… и этот почерк узнаю, с завитушками и идеальным наклоном. Не то что мой. У меня буквы норовят расползтись, что тараканы на вольном выпасе…

…нас безмерно огорчает сложившаяся ситуация, которая порождает слухи самого нелепого толка…

Ага, значит, болтуны подруженьку довели. В это верю.

Марисса всегда была слишком идеальна для нормального человека, а про идеал люди должны говорить только хорошее и желательно с восторженным придыханием.

…и желая доказать их несостоятельность, я приглашаю тебя разделить нашу радость.

Третьей в койке?

Глен не откажется, только, боюсь, Марисса имела в виду не это.

Зная, что в настоящее время ты испытываешь некоторые затруднения финансового плана, я готова взять на себя все материальное обеспечение…

Паразитка. Знает она…

…и я пойму, если ты сочтешь нужным отказаться.

Отказов Марисса и в прошлой жизни терпеть не могла.

Но смею напомнить, что мой дядя умеет быть благодарным.

Да уж, ее дядя, глава местного отделения гильдии некромантов, меня и так недолюбливал по непонятной мне причине, а уж если единственная племянница нажалуется… Нет, официально он ничего не сделает, но вот неофициально… испортить жизнь некроманту несложно. А уж некроманту-неудачнику…

…засим надеюсь на твое благоразумие…

В общем, именно тогда у меня появилось вполне объяснимое желание кого-нибудь да убить.

Я встала.

Кое-как отерла склизким рукавом лицо. Сплюнула – во рту было горько, и хотелось бы думать, что горечь эта исключительно от нервов. Останки нежити раскидало по кладбищу, а я запоздало подумала, что доказать присутствие гворха будет затруднительно.

С другой стороны…

Я выдернула из сапога иглу, которая, к счастью, увязла в плотной турьей коже. За нее дадут пяток золотых. Ишь, плотная, тяжелая, наверняка с ядом… если поискать еще…

Искала я до рассвета. И добычей – полторы дюжины игл, пяток зубов, весьма острых и пусть алхимической ценностью не обладающих, но