Мягко, по-отечески укорив историка за задержку, Ариовист принялся расспрашивать о его науке.

– Скажи мне, любезнейший, – вкрадчиво начал Папа. – Чем может быть полезна История державе Ватиканской?

– Ну как же, Ваше Перворабобожие! Всем она и полезна.

– Так уж и всем? – ненавязчиво давил Папа.

– Возьмите, к примеру, новооткрытые народы, прозябающие во тьме неведения Слова Божия, – с жаром принялся доказывать историк. – Изучив их историю с нравами и обычаями, мы сможем эффективнее привести их под спасительную сень Христианства…

– Ну, с этим как-нибудь конкистадоры управятся, – в полусторону возразил Ариовист.

Не расслышав, или не зная как возразить на этот сокрушающий довод, историк продолжал:

…Народ с бОльшим воодушевлением будет защищать свою Родину, вдохновившись её славным прошлым, древними традициями, блестящими достижениями великих предков…

– А суп сварить твоя История поможет? – неожиданным хуком-вопросом сбил пафос этого Цицерона в плюшевых штанишках находчивый Ариовист. Наступало время обеда, и Папа начинал заметно нервничать.

– Что?.. Суп?.. Нет, пожалуй… – споткнулся сбитый внезапным вопросом историк.

– Вот и Истории твоей, пожалуй, не место в благородном Ватиканском государстве! – протрубил Папа Ариовист, крайне довольный своей непобедимостью в научных диспутах.

***

Здесь я вынужден прервать Ватиканские народные сказки, поскольку сказочник, догадавшись, наконец, что его довольно скоро попытаются устранить (ведь стар уже! – прим. авт. ), сжег оставшуюся часть труда.

Но ещё остаётся надежда, что я вспомню и восстановлю утраченное.

Как-то, роясь за каким-то делом в своих архивах, которые заполонили весь дом, сказочник наткнулся на один любопытный свиток, в коем оказались сказки, которые он, будучи ещё совсем молодым, написал для своих детей. Прочитав их, сказочник подумал, что не всегда он писал плохие сказки. Потом ещё подумал и включил их в своё собрание сказок в виде триады.

Однажды утром в джунглях, окружавших Ватикан, проснулся обезьянка-капуцин. Было свежее, солнечное утро, такое, какое бывает только после дождя (а он лил непроницаемой стеной в течение IV месяцев). Когда примат окончательно освободился из цепких лапок обезьяньего сна, он стал думать, чем занять этот неожиданный день. И вот, обезьянья голова решила, что нужно переправиться через реку. Но река после дождя была грязной, и обезьянке не хотелось переправляться на каком-нибудь дереве и грести лапами. Обычно через реку всех переправлял бегемот – он был добрый и делал это бескорыстно (зверушки прозвали его за это Христофором Бегемотичем). Но бегемотик был в отпуске, на пляжах Таймыра.

«Думай, голова, думай», – напрягал свой мозг обезьяна. «О! Что бы на моём месте сделал Папа Себастьян XXXII?». И тут же капуцину стало легче – половина проблемы была решена: ведь этот Папа научил обезьян пахтать море, смешно сопеть, собирая из палочек динамо-машину, конструировать телепортатор и многое другое. Итак, половина проблемы была решена, но вторая её часть никак капуцину не давалась. Пригорюнился обезьянка: «Фауны кругом завались, но ведь никто не поможет». Тут его осенило! Он вскочил и тотчас же принялся за дело. На берегу стали появляться штабеля брёвен, охапки пальмовых листьев, бухты лиан. Затем часть брёвен была вбита вдоль реки, часть привязана лианами перпендикулярно к уже вбитым, одним словом, стали прорисовываться очертания моста.

Увлечённый работой, обезьянка не сразу заметил подплывшего крокодила. Тот уже всё горло прокашлял, пытаясь намекнуть о своём присутствии. Конечно же, крокодил уже давно наблюдал, прикинувшись веслом, за тем, что творил на берегу обезьяна, но, хотя и снедаемый любопытством, всё же считал, что негоже так сразу и подплыть с вопросом о непонятной затее капуцина.

Заметив крокодила, обезьянка продолжал работать, но только ещё важно надул щёки и выгнул дугою бровь.

– Я тут проплывал мимо, вижу, что-то делаешь, – с независимым видом молвил крокодил, – ну так я поплыл… Да, кстати, а что это ты делаешь?

– Между прочим, кое-кто, я заметил, очень уж любопытничает, – с таинственным видом отвечал обезьянка. – Да так, мост строю.

– Да ты обабуинел вконец! – воскликнул в изумлении крокодил. – Где ж ты видел, чтобы мост строили вдоль реки?!

– А где ж ты видел, чтобы его не строили вдоль реки? – резонно возразил обезьянка. – Если ты такой умный, построй его поперёк реки… Ну да я вижу, тебе не под силу такое.

Это был явный вызов, и крокодил, заскрежетав зубами, тут же принялся за работу. Обезьяна, конечно же, сразу закончил работу, и корчил смешные рожицы за спиной крокодила. Через полчаса мост был готов, обезьяна – доволен, крокодил торжествовал. План обезьяны блестяще осуществился, и уже ничто не препятствовало капуцину переправиться на другой берег.

Однажды, после того же самого дождя, который смыл к тасманийскому дьяволу Макондо и заставил обезьянку применить смекалку, высоко в горах, что окружают Ватикан, один пастух вывел на пастбище свои XXVIII овец. Прошёл день, и солнце, которое, вроде бы, весь этот день никуда не торопилось, стало стремительно падать за западные отроги гор.

Сегодня пастух, задумавшись над решением модной логарифмической задачки (все эти новшества в изобилии приходили в Ватикан с купцами из Халифата), завёл своих овец высоко в горы. Дойдя до самой вершины и испытав смешанные чувства, – восторг от раскинувшегося пред ним вида и досаду от того, что теперь придётся непозволительно долго возвращаться домой, а завтра на работу, – пастух (ведь делать теперь было нечего) стал готовиться к обратному пути. Он забил трубку и стал пересчитывать овец.

Один барашек, видя сборы пастуха в обратный путь, тоже был захвачен смешанными чувствами. Он так же, как и пастух, увидел пред собой захватывающий вид: перед ним раскинулся, как ему казалось, весь поднебесный мир. После проливного дождя всё так изменилось, словно некая невидимая длань перезагрузила мир: воздух был чрезвычайно прозрачен, казалось, была видна каждая травинка на лугах, каждый листик, несомый ветром над холмами, каждый родник в самом дальнем лесу. Барашек понял, что если бы не оплошность пастуха, то проживи он хоть тысячу лет, никогда бы не увидел того, что открылось пред ним этим вечером. Свою маленькую уютную долину, с раскинувшейся у подножия гор деревушкой, он бы считал единственной возможной на этом свете реальностью.

И вздумалось тут барашку, что достоин он лучшей карьеры, нежели оказаться, в конце концов, украшением праздничного стола, а в худшем случае – быть убитым в поединке с собственным клоном. То ли разреженный воздух был тому виной, то ли высокогорные травы, но довёл барашка ход его мыслей до откровенной крамолы: решил он добиться признания в ближайшей деревне по ту сторону гор, или же стать президентом Ватикана, упразднив пост Папы (о ужас! – прим. авт. ).