Много рабочего люда. Торговцев, разных других жителей прочих специальностей, не причастных к жизни завода, почти и не видать. Вся жизнь тут происходит вокруг металлургического завода и его гудка. Четыре раза в день он подаёт свой голос и так задаёт весь ритм жизни. По гудку жители ориентируются, который сейчас час. Для приезжего его звук необычен: ты находишься в степи, но слышишь пароходный сигнал, местные же не придают этому никакого значения. Гудок — это просто часть их распорядка жизни.

Ночевал в гостинице „Великобритания“. В Харькове не много домов с такими высокими потолками. Говорят, это сделали для того, чтобы здание стало самым высоким в Юзовке, хотя внутри чувствуешь себя из-за этой высоты сводов не очень уютно.

Нашёл местных пролетариев людьми достаточно энергичными, остроумными и общительными. Возможно, именно тяжёлый труд делает их такими. Шахтёров видно издалека — их глаза имеют следы от угольной пыли такого цвета, как делают наколки. Народ простой и незамысловатый. И выпить не дураки, и подраться могут, но более всего ценят честность и справедливость. На них можно опереться. Они настоящие».

Ремизов

«Мечта моя, любовь моя, моя Полина теперь — моя жена. Я так сильно этого хотел, что почти всё не испортил своим рвением. Она пришла к нам домой ночью, вся в снегу, руки красные, лицо обветренное и побитое метелью, глаза красные, плачет навзрыд.

Я только за ужином рассказал о своём решении, о своём предложении, о том, как чуть было не опозорился, только отец сказал, что не против, и мама пустила слезу и сказала: „Так тому и быть“, как в дверь постучали. Мама пошла открывать и привела с собой вот такую всю заснеженную Полину.

Понять, что произошло, удалось не сразу. Она сначала долго извинялась, потом опять плакала, потом её чаем стали поить, чтобы отогрелась. И вот когда Полина выплакалась, смогла наконец объяснить, что она ушла из дома, ушла от своей семьи. А так как ей идти больше некуда, она пришла к нам, за что третий раз извинилась.

Батя был гордый, как капитан корабля, на который прибыло пополнение. Матушка тоже прониклась вся бедой и тут же стала называть её доченькой.

Конечно, постелили нам в разных комнатах, я теперь сплю с отцом, а Полина с мамой.

Свадьба наша была не мещанская, а скорее пролетарская. Никому не сказали, но родители настояли, чтобы мы повенчались. Мать считает, что так надёжней. Новый мир, новые правила, это хорошо, но нужно всё лучшее забрать с собой в новый мир. Чудная она у нас, мамочка.

Чем могли, помогли соседи и дядька Степан. Народу нас было не много — человек двадцать. Но больше к нам в дом и не поместилось бы. Отец всё расстроен, что зимой свадьба, вот если бы летом или осенью — мы бы во дворе под раскидистым виноградом расположились бы и все поместились. А матушка ему сразу и ответила — летом есть будет нечего, с каждым днём всё хуже и хуже, так что нечего ждать. А гостей всех не перегуляешь, отец у нас уж очень гостеприимный.

Поставили стол так, что он переходил из одной комнаты в другую. Соседка баба Варя принесла из своих запасов горячительное. Собственного производства. И крепкое, и настоечку для женщин в достаточном количестве. Раньше не замечал от неё такой щедрости, подозреваю, что или Степан, или отец ей заплатили.

Мать вместе с Полей успели всё поделать, да и баба Варя подмогла. Уж тут ей точно никто не платил.

Платье Полинке пошили — спасибо маме! Меня никто не подпускал даже глянуть, после того как портниха приходила мерить, Поля сама не своя была, до конца дня — всё хихикала. Дитё малое, честное слово.

Красавица она у меня! Пусть платье без фатина и жемчугов, но оно белое и Полина в нём царица. Нет, царевна. Пусть даже сейчас это слово и нельзя, но уж очень красивая!

Отец только расстроен, что сватов нет на свадьбе. Как Поля рассказала, так уж лучше, наверно, и не нужно. Разных мы взглядов на жизнь, а праздник наш портить не пристало. Ни к чему это. Поживём — увидим, со временем сотрётся вся эта неприятная история. Я так думаю. Может быть, дети наши помирят её со своими родителями, увидим.

Очень и очень рад, что товарищ Артём нашёл время и приехал на наш праздник. Совсем недавно он с товарищами добился своего, и была образована Донецко-Криворожская республика. У него забот такое количество, что у меня уже голова дымит, но на этот день мне отпуск дал и ещё и сам приехал. Полина в таком восторге — вот всё-таки видно, что женщина — не выжить из них это никогда!

Артём пришёл уже в середине застолья, но место мы ему предусмотрительно оставили в первых рядах, как говорится.

И вот с улицы, с большой коробкой, весь холодный и в снегу он к нам заходит и зычным голосом своим начинает поздравлять. Ни шапку не снял, ни сапоги, с ходу — пожелания добра, мира, детишек, дома тёплого и большого, а для начала — машина вам швейная. Зингер настоящий! Пелёнки-распашонки сами чтобы шили, излишне не тратились!

Полина вся в радости, она-то шить умеет, у нее мама швея уж сколько лет, а такой техники не имела.

Станину с громадным колесом товарищ Артём предусмотрительно передал дядьке Степану, и теперь любовь моя занята с утра до вечера. Обшивает всю семью свою новую».

Это была одна из тех редких страниц дневника, которые Павел посвятил личным событиям, но так как товарищ Артём принимал в них участие, то Пашка справедливо посчитал, что это тоже часть революционной действительности.

Вся Пашкина жизнь проходила в карусели событий.

— Ремизов. Кузьма Ремизов.

В дверях стоял мужчина, одетый в овчинный тулуп, на голове его была чёрная папаха, какие носили казаки, и он был накрест перепоясан — с одной стороны была кожаная командирская сумка, а с другой стороны висела деревянная кобура, в которой прятался маузер.

Павел был в кабинете для аппарата Совета народных комиссаров один, поэтому не приходилось сомневаться, что обращаются к нему.

— Чем обязан?

Через это помещение в день проходило сотни людей по разным вопросам — от просителей помощи до возмущённых искателей правды, и Павел принял человека с кобурой за одного из них.

— Пока ничем, товарищ Черепанов. Зашёл познакомиться. — Человек снял папаху, тут же резким движением струсил с неё на пол размокшие снежинки и без приглашения сел на стул рядом со столом Павла.

Такая бесцеремонность Черепанова не смутила, таких посетителей за день бывало много. Для себя он разделил их на несколько категорий: нуждающиеся, правдолюбы и аферисты. Первых и вторых было большинство, и они действительно требовали внимания — одним необходимо было помочь, вторые могли помочь сами; а вот аферисты, хоть и составляли категорическое меньшинство в этом потоке, но тщательно маскировались. Ни один из типажей этому посетителю не подходил, ни один из типажей никогда не приходил сюда с оружием, пусть даже и личным. Значит, это что-то новое в классификации, которую для себя установил Павел.