– Да нет, конечно! Упадут-то они точно – так, по крайней мере, сейчас заявляют, – а вот куда упадут и когда… Пока что утверждается, что есть небольшая вероятность. Знаю я эти их «небольшие вероятности». Драапа!

Приёмник внезапно взвизгнул и зашипел. Вайс извинился и поспешно выкрутил громкость на нет.

– По радио об этом ещё не сообщали, – сказал Сад, подозрительно уставившись на приёмник. – Пока не хотят обнародовать. Только избранным по секрету, на ушко, так сказать, в порядке, как они там выражаются, приоритета.

– И что мы должны делать? – спросила Ана.

– В этом-то весь вопрос. Они хотят, чтобы мы возобновили учения – в смысле, устраивали два раза в неделю учебную тревогу и собирали детей в гатике, то есть, в нашем самаде.

– Они там и так каждый день на обед собираются! – осклабился Вайс. – Миссия, можно сказать…

– Прекрати! – перебил его Сад. – Тебе лишь бы шуточки! Указание дано сверху. И мне лично совсем не до шуток.

Мужчина, сидевший в кресле Сада, хмыкнул. Канти скорбно прикрыла ладонью глаза.

– А это гениальное указание, которое дано сверху, – разве не шутка? – скривил губы Вайс. – Ты уж извини, но ни на что другое оно не тянет. Если здание обрушится, нас в этом самаде похоронит заживо.

– Не спорю, – пробурчал Сад. – Не зря тогда всё это отменили. К тому же дети и так напуганы, устраивать сейчас эти представления – не лучшая мысль. Но таково распоряжение, драапа!

– Может, стоит просто объяснить им ситуацию?

– Думаешь, я не пытался? – Сад протёр лоб платком. – Это, кстати, ещё не всё. Я как раз говорил, когда ты вошла. – Он взглянул на Ану. – Они собираются по закрытой волне делать передачу для всех видая-лая первой ступени. В учебное время, разумеется. Что они будут там передавать – непонятно. Но уже через четыре дня нам нужно организовать мероприятие. Со всеми, так сказать, подобающими…

– А у нас гаандха́рва-заа́ла ведь… – начал Вайс.

– А я, думаешь, забыл об этом?! – взревел Сад. – Третий год уже жалобы пишу, а сегодня утром встал и – забыл!

– Так, а делать-то что?

– Четыре дня, – повторил Сад. – Стулья, конечно, там сами не появятся, но ничего, будем стоять, как во время торжественных речей, драапа!

– Да что стулья, там вся аппаратура не работает! – всплеснул руками Вайс.

Они стали спорить. Вайс что-то упорно втолковывал про антенну, но Сад с ним упорно не соглашался. Он спрятал захватанный платок в карман и вытирал пот со лба уже рукавом. Лицо у него раскраснелось даже сильнее, чем обычно. Ана подумала, что они будут препираться так, пока не начнётся её урок.

– Извините, – сказала она, – но я…

Сад и Вайс замолчали и посмотрели на Ану.

– У меня не так много времени, – проговорила она. – Мне… У нас же есть гуптика?

– Что? Проигрыватель? – удивился Сад. – Тот, который был здесь, взял Икапада. А зачем тебе?

Ана замялась.

– Да нереально это! – не унимался Вайс. – Ты хоть сам видел, что там творится? Давно туда поднимался?

– Драапа! – Сад нервно закашлялся. – Так! – Он ткнул пальцем в Вайса. – Вот давай и сходим туда! Хватит уже тут…

– Давай сходим, – согласился Вайс и слез со стола.

Сад уже стоял в дверях, по лбу у него стекал пот. Он панибратски подтолкнул Вайса в коридор и повернулся к Ане:

– У меня есть ещё один, в кабинете. Можешь воспользоваться, только никуда не выноси. Он, правда, не очень хорошо работает. Но уж что есть.

– Спасибо, – сказала Ана.

– Так что, идём? – поторапливал его Вайс.

* * *

Запись начиналась с тишины.

По какой-то причине Ана была уверена, что тишина эта, как чей-то бесплотный голос, неведомым образом записана на плёнку.

Выжидающее молчание длилось, впрочем, недолго – меньше, чем глубокий вдох. В наушниках что-то едко, прерывисто зашипело. Ана поморщилась – запись подмывало выключить, рука сама потянулась к кнопкам. Но тут шипение оборвалось резким и громким треском, как во время вечерних выпусков новостей, когда голос ведущего неожиданно уходит в истерический шум, будто несколько радиоволн сливаются в один, мощный поток звука.

Последовало быстрое чередование высоких сигналов, вызывающее в памяти электрическую музыку из поездов. Ана представляла себе колебания маятника, удары которого обращаются в звон, и при этом ритм с каждой секундой усиливается, маятник звучит всё пронзительней, с нарастающим раздражением, пока вдруг не замолкает, резко, как оборванный крик.

Ана даже проверила, работает ли ещё гуптика.

В наушниках послышался тусклый шорох, шум осыпающегося с барханов песка, от которого стало спокойно и тепло – захотелось откинуться на спинку кресла, глубоко вздохнуть, расслабиться, закрыть глаза.

Сквозь шелест ветра пробился судорожный и высокий голос. Это походило на старинную песню, испорченную помехами так, что Ана не могла разобрать ни слова. Голос вздрагивал, растворялся в окружающем его шуме или срывался на пронзительный фальцет, точно кто-то пытался перекричать вой надвигающейся бури.

А потом проигрыватель остановился.

Ана долго сидела, уставившись на гуптику. Ей вдруг пришла в голову мысль, что число на кассете – это бессмысленный набор случайных цифр, вроде того, который выдают машины для предсказаний на основе радиопомех.

Запись испорчена.

Наверное, она размагнитилась. Нив взял домой старую никому не нужную плёнку на случай. И ей он не сказал, потому что такая мелочь не стоила упоминания.

Или же это одна из тех искажённых радиопередач, расшифровкой которых занималось бюро. Нив зачем-то притащил её домой, нарушив десятки правил, и спрятал в столе, надеясь когда-нибудь разгадать потерянное в песках послание, хотя у них не было даже проигрывателя.

Но нет, это совсем не имело смысла.

Сад предупреждал о том, что гуптика не очень хорошо работает. Наверняка ей не пользовались уже несколько лет. Может, она даже испортила запись.

Ана вздрогнула, содрала со штекеров кассету и быстро промотала плёнку вручную, но не нашла никаких повреждений.

Она поставила кассету на место.

Это и есть запись, которую Нив по непонятным причинам прятал от неё в столе. Странный шорох, молчание, нервная ритмичная музыка и чей-то высокий голос.

Ана прослушала плёнку пять раз подряд и вдруг почувствовала, что её собственное дыхание подчиняется звучащему в наушниках рваному ритму. Это чувство было несложно спутать с началом приступа, но она совсем не испытывала страха.

Ана сняла тяжёлые наушники и помассировала виски. Постаралась дышать глубоко и ровно, по советам врачей, но это не помогало. Она ощущала странный пульсирующий ритм во всём теле – с каждым вздохом, каждым мгновением. Даже тесный кабинет, ровные стыки выбеленных стен, идеальная плоскость потолка – все эти параллельные поверхности, пересекающиеся прямые – стали продолжением той сложной ритмической закономерности, которая таилась на магнитной плёнке.