Нет уж. К черту, к черту. Пусть лучше папа с мамой пребывают в счастливом неведении начет того, что у меня творится.

К середине марта я был точь-в-точь распустившийся цветок на крепком стебле. Длинноногий бегун-курьер — я напоминал поджарого гепарда. В книжке «Тысяча и одна ночь» на полке в моей комнате хранился конверт с моей первой зарплатой. Я почти ни на что не тратился — так как кормился за родительским столом; папа и мама по-прежнему ничего не знали о моем трудоустройстве.

Таял снег. По улицам — метя мусор — гулял живительный прохладный ветерок. Дни, когда небо было мутно-серым — чередовалось с днями, в которые в разрывах между молочно-белыми облаками сияла нежная голубизна и улыбалось солнце.

Я радовался каждому лучику ласкового светила. Дышал полной грудью. А бывало — с рюкзаком за плечом шлепая по зеленоватым лужам — мурлыкал себе под нос популярную песенку о любви.

Не одну неделю я не появлялся в колледже. Не видел забияк-одногруппников. Не одну неделю надо мной никто не измывался. Это было… волшебно. Так спокойно было шагать по улице, зная: никто не собьет тебя подножкой на залитый слякотью асфальт — не сунет тебе за шиворот апельсиновую корку — не приклеит тебе на спину обслюнявленную бумажку.

О, я больше на затравленный студентик!.. Я рассудительный серьезный юноша — способный сам себя прокормить.

И все же чего-то мне не хватало.

Я не мог забыть рысьи жаркие глаза Бхайми. Улыбку на нежных губах-лепестках Тии. О, я не мог забыть, какое блаженство испытал в объятиях двух прекрасных девушек. Как будто душа моя на несколько часов покинула тело — и слетала в рай.

Я бы решил: встреча с девушками была наваждением. Игрой разгоряченного воображения. Но с цветастых листовок — которые я всюду носил с собой заложенными в томик Махабхараты — на меня смотрели мои красавицы. Это была неразгаданная загадка, перед которой спасовал бы Эдип.

Зачем Тия и Бхайми раздавали у метро свои портреты?.. Почему так легко пошли на контакт со мной — ничем не примечательным серым мышонком?.. Наконец — отдались мне, ничего не требуя взамен?.. А потом исчезли — как тает легкая дымка.

Я думал о двух моих лунах дни напролет. По ночам видел девушек в ярких эротических снах. Просыпаясь — один на мятой постели — я шептал:

— Тия… Бхайми… Где вы?..

Красавицы были моими ангелами. Духами-покровителями. Ведь это встреча с девушками стала поворотным моментом в моей жизни.

После ночи с обворожительными — как из ниоткуда появившимися — красавицами я захотел жить по-настоящему. Парить, как сокол. То, что я сейчас бегал курьером, не сносил унижений и прятал в книжке «Тысяча и одна ночь» денежку — было заслугой девушек, которые точно вывели меня из гипноза. Помогли мне глянуть на мир широко раскрытыми глазами; полюбить себя.

А иначе — я бы так и тянул тупым волом с облепленной мухами мордой постылую лямку. Зубрил бы физику и химию. Получал бы пинки и подзатыльники от Вора, Пса, попа Гаврилы и рыжего Адольфа. Выпустился бы из «шараги» с синим дипломом, с синим же лицом и с дергающимся глазом. Родители ворчали бы еще: «А почему диплом не красный?..».

Устроился бы работать в какой-нибудь занюханный автосервис. Если бы повезло — женился на доброй барышне. Белобрысой и курносой — совсем не в моем вкусе — но какая есть. Так бы и прозябал в обывательском быту — обрастая жирком и потихоньку теряя волосы.

Но где же Тия и Бхайми — благодаря которым я свернул с ведущей в тупик проторенной дорожки?.. Мне так их не хватало!..

Вспоминая наши утехи — я испытывал наполовину сладкое, наполовину мучительное томление. Казалось: кровь булькала в моих венах, как колдовской эликсир в сосуде над медленным огнем. Хотелось кричать — будто мартовскому коту. Заняться сексом с красивой девушкой — это как попробовать наркотик. Тебя потянет за новой дозой. Так что сказать про меня — вкусившего плотских удовольствий не с одной, а с двумя красавицами?..

Я думал о Бхайми и Тие днем и ночью. Когда меня никто не видел — доставал цветастые листовки. До резей в глазах разглядывал портреты красавиц. И даже подносил к губам — шепча:

— Где вы?.. Где вы, мои любимые?..

В сердце моем теплилась надежда: если мои гурии один раз — подобно яркой хвостатой комете –

внезапно появились в моей жизни — значит появятся и во второй раз. И уж тогда-то я не оплошаю!.. Я первым делом стрельну у красавиц номера телефончиков.

Я приглашу девушек в кафешку. Пицца?.. Роллы?.. Бургеры?.. Выбирайте что хотите, красавицы!.. Моей зарплаты на все хватит!.. А из кафе мы направимся в отель — чтобы за запертой дверью, на кровати, на белоснежной простыне попробовать все позы Камасутры.

Вера в то, что я снова увижу своих кудесниц — поддерживала меня. Она была моим топливом –

благодаря которому я удерживался наплаву. Справлялся с работой. Однажды — когда я приеду с пачкой документов в энную по счету контору — я увижу: на ресепшене — в белой блузке и черной юбочке — Тия. Или на улице, у светофора встречу Бхайми — которая нежно мне улыбнется…

…То, что я болт положил на колледж — не могло долго оставаться тайной для моих родителей.

Однажды вечером — когда, у себя в комнате, я сочинял стихи по мотивам Рамаяны — ко мне без стука зашла мама.

Грозно сдвинула брови. Отчеканила:

— Нам с папой нужно с тобой поговорить. Ждем тебя на кухне.

Повернулась, как солдатик — и вышла.

Сердце у меня екнуло: предстоит неприятный разговор — от которого не уклониться. Но я встряхнулся: нечего дрожать ослиным хвостом!.. В конце концов — я взрослый мальчик. Способный отвечать за свои поступки. Работающий.

На кухне сидел взъерошенный, в майке и трусах, папа — и сквозь стекла очков глядел в кружку чая. Мама — как барс перед прыжком — застыла у окна.

Просверлив меня острым взглядом — мама начала:

— Вчера нам позвонил Модест Константинович…

Дальше мама могла бы ничего не говорить. Модест Константинович — это его сиятельство Полковник. Конечно — директор колледжа потерял из виду одного студиозуса, т. е. меня. И позвонил моим родителям — узнать: где отбившийся от стада барашек?..

— Ты, разумеется, в курсе, что беспокоит Модеста Константиновича, — с холодным ехидством продолжала мама, как бы всаживая мне в мозг ледяные иглы. — И мы с папой тоже очень-очень