Степан Сказин

Две луны

1. Белый вороненок

С малых лет я вдохновлялся волшебными сказками и героическим эпосом. Но мог ли я вообразить, что сам примерю кольчугу борца с натуральной нечистью?..

В своих снах я — вместо Рустама — булатным мечом рубил головы косматых страшилищ-дэвов. Или — как доблестный Рама — отправлялся на остров демонов-ракшасов, чтобы вырвать из лап чудовищного десятиглавого Раваны свою прекрасную возлюбленную. Точь-в-точь как Дон-Кихот рыцарскими романами — я зачитывался Махабхаратой, ассиро-вавилонским Сказанием о Гильгамеше, калмыцким эпосом Джангар.

— Опять ты уткнулся в свои восточные небылицы?.. — морщилась мама, когда заставала меня за чтением Шахнаме. — Лучше бы на голых женщин в интернете смотрел. Честное слово!..

У меня была толстая тетрадка, страницы которой я отчаянно марал — пытаясь переложить на стихи египетский миф об Осирисе и Исиде. (Особенно меня занимал эпизод битвы отважного Хора с коварным братоубийцей Сетом). Еще я пересказывал в прозе отдельные песни из Манаса и Шахнаме. Да — вдобавок — сочинял собственные истории по мотивам легенд и преданий народов Востока.

Конечно — я не светил тетрадкой перед родителями. Они бы позеленели и плевались желчью от моих литературных упражнений. В нашей семье — в которой царили монастырские бережливость и дисциплина — действовало чуть ли не на скрижали вырезанное правило: «Дозволено только то, что полезно». Родители приняли эту формулу восемнадцать лет назад (за год до моего рождения). И с тех пор — стиснув зубы — ни на волосок не отступали от своего железного принципа.

Когда я был маленьким мальчуганом — меня не водили в зоопарк. Смотреть на слонов, мол, пустое занятие. Поиграй-ка лучше, сынок, с кубиками, расписанными английскими буквами. Английский тебе в жизни — как пить дать — пригодится.

Из тех же соображений практичности папа с мамой не заказывали на дом пиццу (дешевле купить замороженную в супермаркете). Не ходили в парикмахерскую — а сами стригли меня и друг друга купленной по акции машинкой. Не приобретали художественную литературу.

Спасибо покойному дедушке, от которого осталась целая библиотека. Не знаю — не поехал бы я умом без своих любимых сказок и героических баллад. Книги — на крыльях страниц уносящие меня в волшебные миры — были единственным лучиком света в моем сереньком существовании.

Школу я закончил… скажу мягко: без блеска. Учитель математики только из уважения к преждевременной седине моих родителей нарисовал мне тройку. «Да, приятель, — рассудил мой папа, шаря по мне взглядом из-под квадратных очков и прокручивая топорщащийся ус. — Институт тебе явно не улыбается».

И определил меня в Технологический колледж. Покорной овцой я пошел учиться на сварщика.

«Вот и славненько, — хлопал папа себя по ляжкам. — Гуманитарии сейчас не нужны. Их как тараканов. А вот рабочие профессии — всегда будут востребованы».

«Выпустишься из колледжа высококлассным специалистом, — подхватывала мама. — Женишься на порядочной девушке. Какая козочка не клюнет на красавца-сварщика?.. Родите деток… Уж понянчусь я с внуками!..».

Моя жизнь — таким образом — была расписана на годы вперед. Папе и маме и в голову не приходило спросить, к чему у меня у самого лежит душа. А я привык, что со мной считаются меньше, чем считались бы с домашним котом. (К слову: я хотел бы, чтобы мы завели котейку. Но просить родителей было дохлым номером).

Учеба в колледже стала для меня сплошным хождением по мукам. Вплоть до того, что с самого утра — только звенел будильник — у меня начинало щемить сердце. О, я согласился бы вовек не просыпаться — лишь бы не ехать в треклятый колледж!..

Все в колледже нервировало меня, доводя до белого каленья. От директора — строгого длинного бровастого дядьки по прозвищу Полковник — до необходимости носить синюю униформу и уроков физики и химии.

Перед Полковником я вытягивался в струнку. А тот придирчиво ощупывал меня чуть воспаленными красноватыми глазами. Хмурил кустистые брови — похожие на крылья филина. И выдавал: «Почему воротник мятый?.. Ботинки не начищены?..».

С химией и физикой — в которых я разбирался не больше, чем поросенок в ананасах — я справлялся тупой зубрежкой. Я заучивал наизусть целые параграфы из учебников. Удивительно — но это срабатывало. По столь неудобоваримым для меня предметам я был твердым хорошистом. Даже лучшим студентом в группе.

К сожалению — с физкультурой так было не извернуться. Вся группа дружно надрывала животы от обезьяньего хохота — когда мне не удавалось хотя бы разок подтянуться. Или когда я — выбиваясь из сил — плыл по бассейну на скорость.

Вообще — отношения с одногруппниками ввергали меня в сущий ад. Все остальные «прелести» колледжа еще можно было терпеть. Но это…

«Товарищи» по учебе точно видели у меня на лбу клеймо: «Я лузер. Лох. Растяпа. Пни меня». Я хорошо узнал, что такое быть белым вороненком в черно-серой стае. Меня беспощадно клевали. Испачкать мне мелом форму, отвесить сочный пендаль — это были лишь самые мелкие «шалости», которые позволяли себе хулиганистые одногруппники в отношении меня. Я был подлинной грушей для битья или — вернее сказать — куклой для издевательств.

Мне кидали за шиворот мусор. Играли в футбол моим портфелем. Отнимали у меня ручки и тетрадки. А пару раз — по-лошадиному гогоча — окунали меня головой в унитаз.

Об унижениях, которые я сносил в колледже — я не смел заикнуться родителям. С ранних лет я усвоил: я должен соответствовать ожиданиям папы и мамы — а не «создавать проблемы». Батя решил, что ты будешь учиться на сварщика — значит стисни зубы и терпи.

Директор колледжа — бравый Полковник — знал, что по специальности сварщика в заведении учится самая отмороженная шпана. Среди которой только я — как белый кубик сахару между черными углями.

Перед Полковником мои обидчики поджимали хвосты. Он рявкал на дебилов-«сварщиков», как лев на гиен. Но только Полковник поворачивался спиной — «гиены» корчили рожи и показывали средние пальцы. А кто-нибудь из «стаи» уже прицеливался — метнуть в меня скомканный в шарик листок, в который предварительно харкнул.

Мои одногруппники были оторванные бесы, хулиганы и отбросы общества — как один. Но и среди этой звериной братии были особо выделяющиеся фигуры. Ровным счетом четыре. Четыре отпетых уродца. Четыре матерых лохматых волка — на фоне тявкающих шакалов. Этих «волчар» называли не по именам — а по прозвищам, которые те с гордостью