Хорошо укрепленный, стоявший на возвышенном месте замок считался неприступным. Местный трактирщик Франц Залесский приютил двух конфедератов, которые ночами начали подпиливать решетки сточной скважины. Через нее отряд конфедератов (до четырехсот человек) во главе с французскими офицерами проник в замок. Слабый караул был перебит, ворота открыты, подъемный мост опущен, и в замок ворвался полутысячный конный отряд. Внезапности нападения способствовала беспечность коменданта замка полковника В.В. Стакельберга (Штакельберга), «из числа избалованных Иваном Ивановичем Веймарном», как доносил Суворов генералу А.И. Бибикову. В сердцах он прибавил, что незадачливому полковнику «ксендзы и бабы голову… весьма повредили»: «Опасаясь, чтоб ксендзов и баб никогда не тревожить, разрядил он ружья, да и по просьбам их сводил часовых, а того часового действительно свел, который был у скважины, где французы вошли».

Когда раздалась стрельба, Стакельберг веселился на балу в городе. Предпринятая им попытка штурмовать замок окончилась неудачей. С небольшим отрядом Суворов поспешил к Кракову. Сразу же ему пришлось отражать дерзкую вылазку противника. Конфедераты, понеся потери, укрылись за стенами замка. Сил у Суворова было мало — всего 800 человек, не считая конницы, бесполезной для штурма. Королевские войска под командой польского генерала графа Ксаверия Браницкого несколько усилили отряд Суворова. Но штурм в ночь с 7 на 8 марта оказался неудачным. Пришлось прибегнуть к блокаде и правильной осаде. Одновременно королевские и русские войска отражали атаки конфедератов, появлявшихся в окрестностях Кракова. В одной из таких стычек Суворов едва не погиб.

Подошедшая осадная артиллерия начала обстрел замка. Из перехваченного письма стало известно о бедственном положении осажденных: у них было много раненых, не хватало еды и боеприпасов. Парламентер-француз попросил Суворова о свидании. Условия капитуляции, предложенные русским генералом, были весьма умеренными, причем он пресек попытку оспорить некоторые пункты, заявив, что условия будут ужесточены, если на другой день не будет получен ответ. 12 апреля условия были подписаны, и через три дня замок вновь заняли русские войска. Бригадир Шуази и прочие офицеры-французы хотели отдать Суворову шпаги. Но русский генерал выказал себя тонким политиком, заявив: «Я не могу лишить шпаги храбрых офицеров, которые служат Королю, состоящему в союзе с моею Императрицею».

Маленькое свидетельство о рыцарском характере Александра Васильевича: поздравляя А.И. Бибикова с успешным окончанием осады, Суворов сделал приписку: «Простите, батюшка, бедного старика Стакельберга».

Конфедерация доживала последние дни. Многие предводители распускали свои отряды. Развязанная ими гражданская война стала началом конца Польского государства. Австрия, позволявшая конфедератам укрываться на своей территории, теперь объявила их разбойниками и закрыла границы. Австрийские дипломаты включились в тайные переговоры с Пруссией и Россией о разделе польских земель. Инициатором раздела выступил король Фридрих, на рабочем столе которого в те годы лежала карта Польши. Екатерина поначалу отвергла проект союзника. Но проигравшие войну турки верили французским посулам и продолжали сражаться. Прусский король буквально вырвал согласие российской императрицы на раздел Речи Посполитой. Его страна, не воюя, получила значительное приращение территории.

Еще со времен Петра Великого Франция пыталась создать из Швеции, Польши и Турции барьер, который бы препятствовал участию России в европейских делах. Результат ее усилий оказался особенно плачевным для Польши и Турции. В 1772 году Пруссия, Россия и Австрия подписали конвенции о первом разделе Речи Посполитой. Исконно польские земли на севере и юге страны достались Пруссии и Австрии. Россия получила Восточную Белоруссию и часть Ливонии. Западная Белоруссия и большая часть Правобережной Украины остались у Польши, однако почти вся Галиция с городом Львовом попала под власть австрийских Габсбургов.

Поспешная оккупация австрийскими войсками Краковского воеводства вызвала серьезные трения между находившемся в Кракове Суворовым и напористым австрийским генералом Ричардом д'Альтоном. И снова русский генерал-майор выказал большой дипломатический такт и выдержку.

После безуспешных попыток добиться поддержки у Англии и Франции Польский сейм и король в 1773 году ратифицировали договоры с тремя державами о разделе страны.

К этому времени Суворову уже удалось вырваться туда, где «построжае и поотличнее война». В соответствии с высочайшим повелением от 4 апреля 1773 года спустя два дня последовал указ Военной коллегии князю А.М. Голицыну. «Находящейся при войсках команды вашей, Господина Генерал-Фельдмаршала, Генерал-Майор и Кавалер Суворов определен по желанию его в Первую армию, куда для получения надлежащего пашпорта не оставите вы приказать явитца ему в Военную коллегию». Этой армией командовал прославленный Румянцев.

Еще в сентябре 1772 года Суворов был переведен в Обсервационный корпус генерал-поручика И.К. Эльмпта, который предполагалось направить в Польшу. Однако после переворота в Стокгольме, устроенного французами в пользу молодого короля Густава III, возникла угроза новой войны в непосредственной близости от Петербурга. Корпус был направлен в русскую Финляндию. Войны удалось избежать. Отметим, что Суворов задержался на севере, выполнив секретную миссию по осмотру границы империи с целью выработки мер по ее надежной защите.

Покидая Варшаву, Александр Васильевич писал 17 сентября 1772 года оставшемуся в Кракове приятелю, гвардии капитан-поручику Александру Михайловичу Лунину: «Час сей откланялся Александру Ильичу [Бибикову] и против ночи уеду». Он просит передать поклоны знакомым, среди которых наряду с сослуживцами Суворова фигурируют несколько польских дам — Софья Грабовская («Старостина Чховская»), генеральша Эльжбеция Грабовская (вскоре она стала фавориткой короля), «Старостина Барчицкая с старицами Марусею, Анюсею и со всем домом».

С особой теплотой и откровенностью Суворов пишет Александру Ильичу Бибикову. Этот крупный и просвещенный деятель, кстати говоря, противник раздела Польши, умел располагать к себе людей. Как известно, XVIII век не отличался аскетичностью нравов. Для Суворова, воспитанного в строгих традициях православия, нравы польского общества казались слишком свободными. «Не много знавал я женщин, — пишет он Бибикову 21 октября из Вильно, — но, забавляясь в обществе их, соблюдал всегда почтение. Мне недоставало времени быть с ними. Я их страшился. Женщины управляют здешнею страною, как и везде; я не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей». Запомним это признание 42-летнего генерала.

Еще интереснее другое признание, сделанное тому же Бибикову, в котором Суворов раскрывает суть своих жизненных принципов: «Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди которого я находился. Неудачи других воспламеняли меня надеждою. Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей».