– Может, я и его манию к Катерине выдумал? – злится Марк. Снова щелкает пультом. Теперь на экране появляется Катька. На улице, в кафе, с Крисом и в собственной спальне, голая. Я прикрываю рот ладошкой. За ней подглядывали и фотографировали. Кто? Зачем? Марк?

А следом еще одно видео. На нем комната, выдержанная в лаконичном стиле «ничего лишнего». Внутри царит полумрак. Кое-где свечи выхватывают из темноты огромную кровать и тумбочку рядом. Рыжие язычки пламени отражаются в стеклянном потолке, чуть подрагивают. На кровати сидит Антон. Он что-то рассматривает со странным выражением лица.

– Я думаю, ты понимаешь, кто такой Ямпольский, – доносится приглушенный голос из колонок. – И что он с тобой сделает, узнай, что ты следил за его женщиной.

Антон, мой любимый Антон, усмехается зло.

– Да этому уроду начхать на нее, а ее боготворить надо. Она прекрасна, – и любовно гладит то, что держит в руке. И Марк нажимает на паузу, увеличивая стоп-кадр. И я вижу в руках Антона фото Кати. Боль прожигает насквозь.

– Твой порядочный Антон, – Марк кривится на его имени, словно говорит о чем-то мерзком, – зарабатывал на шантаже. Соблазнял жен бизнесменов, снимал видео, а потом деньги требовал. Поражаюсь, как его до сих пор не убили.

На этих словах я бросаю быстрый взгляд на Марка. Мне становится страшно. Он усмехается.

– Было такое желание. Дикое. – Он сжимает набалдашник трости, пальцы белеют. Из-за меня? Из-за того видео? Но ведь на нем вовсе не я. – Но марать руки о такое… – он не договаривает. – Ты сама подсказала ему, как заработать. Рассказала о контракте. Вот он и заработал.

– А Катька при чем? – спрашиваю и не узнаю собственный голос. Он ломается, как лед. И в горле болит от произнесенных слов.

– Она ему отказала, – ухмыляется Марк. – И он вроде бы успокоился, даже прощения просил. И Катя пообещала ничего не рассказывать тебе. Но выносить его общество так и не смогла. Даже с твоего дня рождения сбежала.

Я ошарашенно смотрю на него. Полгода назад. Боже, да я такая счастливая была, что ничего не замечала. А Катька… Она рано тогда уехала. Расстроенная была. Неужели все, что говорит Марк, – правда?

– Я ее тогда забирал, а она злилась, – Марк задумывается.

А у меня перед глазами тот теплый весенний вечер. Черный джип у двора. Статный мужчина в черном, разговаривающий с отцом у калитки. Марк.

«Это очень несчастный и одинокий мальчик, девочка, – отцовские слова звучат в памяти так ясно, словно он и сейчас стоит передо мной, обнимая за плечи. – Очень несчастный и одинокий».

Выходит, это папа о Марке говорил тогда? Об этом холодном, чужом мужчине, как о близком и родном?

– Он обещал… – тихо всхлипываю, подхожу совсем близко к экрану, смотрю в глаза Антону. – Клялся… я поверила… Простила… Я… я… И папа…

– С твоим отцом все в порядке, – перебивает Марк, – он в лучшей немецкой клинике. Я же говорил, что он в безопасности. Ты же звонила ему, сама знаешь. Ни один врач никуда его не отпустит, пока не будет уверен, что тот выздоровел. К тому же его никто не может забрать, кроме тебя. А ты…ты можешь слетать к нему в любое время. Можешь позвонить. Я договорюсь о видеосвязи, – от его слов веет теплом и заботой.

Встряхиваюсь. Ему нельзя верить. Он монстр и чудовище. Он украл у меня любовь. Разрушил все, во что я верила. Выжег душу и даже пепла не оставил.

Я смотрю на экран, и все внутри меня каменеет от боли. Я поверила Антону. Поверила! Рискнула жизнью папы. А он говорил, что все хорошо. Что с папой все теперь хорошо. И что Марк не узнает, где он. Врал? Зачем? Ради денег? Все врут. Я разворачиваюсь, слегка пошатываясь, подхожу к Марку. В его черных глазах – мрак. Вязкий, тягучий, как смола. И вырваться бы из него, но нет сил.

– Ты – монстр, – говорю глухо.

– Нет, пташка, – усмешка кривит его губы. Он впервые не соглашается. И усталость сквозит в его тихом голосе. – Монстры не церемонятся с бестолковыми девчонками. Не ищут их, рискуя собственной репутацией. Не возвращают обратно. Им чужда жалость, как и чувства в принципе. Монстры, пташка, выполняют условия контракта. И по ним – твой отец мог быть уже мертвым.

– Как ты живешь с этим? – спрашиваю, чувствуя, как озноб сковывает тело.

Возвращаюсь к экрану, всматриваясь в лицо мужчины, который был самым близким и родным. И который предал, растоптал. Снова. И безысходность душит.

А Марк смотрит на меня. Спиной чувствую его обжигающий взгляд. Я не знаю, как себя вести, что делать дальше. Наверное, я должна позвонить отцу, убедиться, что с ним все в порядке. А может, спросить, что Марк сделал с Антоном? Я ведь так и не узнала. Или объяснить, что на последнем видео – другая женщина, но не я. Горькая улыбка касается губ, вытираю тыльной стороной ладони слезы и спрашиваю совершенно о другом, потому что боль сжимает сердце. Потому что это единственное, что дико, нелепо и не имеет смысла.

– Зачем ты убил Джуна?

Но мой голос разбивается о тишину пустой комнаты. Марк ушел.

Сентябрь злится за окном, горстями швыряет на землю колючий дождь. Обожженные ели клонятся под натиском ветра, стучатся в окна. И Марку отчаянно хочется избавиться от этого стонущего скрежета, рвущего барабанные перепонки, вынимающего душу. Он сминает в пепельнице окурок и выходит из кабинета. Дом встречает его сонной тишиной. И только снизу, из гостиной, доносится музыка. Марк останавливается, прислушивается. Скрипка. Ее мелодия заполняет каждый уголок, скользит по коридору, ластится, будто кошка. Марку трудно дышать. Воспоминания вихрем врезаются в память. Яркие, красочные.

– …Папа, ты опять подслушивал? – звонкий голос заставляет вздрогнуть.

Марк оборачивается и видит перед собой маленькую девочку. Она хмурится, уперев ручки в бока. В одной сжат смычок.

– Это же был сюрприз, – обиженно протягивает она, и ее голубые глаза наливаются слезами.

Марк подхватывает дочь на руки, целует в нос.

– Не плачь, принцесса моя, я ни за что не расскажу маме, какую прекрасную мелодию ты сочинила.

– Правда? – она шмыгает носом.

Марк улыбается.

– Конечно. Разве я когда-нибудь тебя обманывал?

Она мотает головой, юлой выворачивается из его объятий, хватает за руку и тянет за собой. Садится на ковер посреди гостиной, усаживает его рядом. И играет. Сперва неуверенно, знакомясь, потом насыщенней, сильнее, прикрыв глаза, едва касаясь смычком струн. И каждое движение, каждый взмах рождает дивные звуки, сливающиеся в нежную и трогательную мелодию…

И вдруг музыка обрывается резким падением, свистом рвущейся струны, тонет в тишине дома. Марк стряхивает воспоминания и заглядывает в гостиную. Алиса сидит на полу, не сводя глаз с экрана телевизора. У ее ног старая скрипка с порванной струной. Забытая на подоконнике семь лет назад. Марк и не думал, что она лежит на месте. А Алиса нашла и даже играла.