Когда он мчался, его разум был подобен пещере, полной лунного или солнечного света, голоса реки или песен леса. Останавливаясь, он заставлял себя снова надевать на шею камень, чтобы не отдаться полностью волчьей природе. Поэтому ночью к нему возвращались человеческие воспоминания и затопляли его разум.

Эта женщина, Беатрис. Теперь он видел ее только мельком — волосы цвета кости, улыбка, обнаженное тело рядом с ним в постели в маленькой прибрежной гостинице, когда они впервые приехали в Константинополь. Там, в катакомбах под Константинополем, все изменилось. Когда это было? Сотню лет назад? Больше? Время — как пергамент, оставленный под дождем, его содержание размыто.

Он зарыл свой меч, выбросил одежду и жил в лесах, общаясь только с волками. Ночью их тела согревали его, днем их вой заполнял его душу. Беатрис стала воспоминанием, тенью, которая, казалось, смотрела на него сквозь деревья полными упрека глазами. «Ты не волк», — слышался ему ее голос.

— Тогда кто же я?

— Человек.

— Ты дала мне жизнь. Можешь ли ты дать мне смерть?

— Если найдешь меня.

В лесах его нашла другая женщина, и он думал, что она пришла убить его. Но нет, она пришла, чтобы он остался жить. Вокруг нее плясали серебристые символы — некоторые метались, как рыбки, другие падали со звуком дождя, третьи трепетали, порхали, шелестели, словно воробьиные крылышки. Он поднял голову — в ее глазах, он знал, это была голова волка. Когда он остановил на ней взгляд, символы вокруг нее пронзительно вскрикнули и опали. Ее здесь не было. Она была где-то далеко. В пустыне, перед колдовским источником, где ее разум помутился от магии.

Она звала его к себе, вызывая видение Беатрис и вместе с ним — уверенность, что его жена возвратилась к жизни, чтобы дать ему шанс уйти из нее.

Он видел девушку, видел корабли, в его воображении колдовала Стилиана. Все эти образы побуждали его действовать, и когда Вильгельм напал на Англию, он пошел с ним, ища не добычу, а девушку, которая даст ему умереть.

Если ему суждено найти Беатрис, то пригодится человеческий разум, поэтому он путешествовал по большей части с висящим на шее камнем, который подавлял его волчью сущность. Однако это делало его более уязвимым, и он предпочитал передвигаться по этой земле с попутчиками — норманнскими воинами.

Женщина, Стилиана, ускользнула от смерти. Они были связаны таинственным договором, заключенным под взорами умирающих богов, которые теперь не дадут ему умереть той смертью, которой он хочет — окончательной, не дающей возродиться. Но сначала ему нужно найти эту девушку — властительницу судьбы. Стилиана была могущественной провидицей, хранительницей рун, она видела то же, что и он. Если бы она нашла девушку, то постаралась бы убить ее. Смерть Луиса была бы гибелью и для Стилианы — ведь их судьбы связаны, — а этого великая госпожа не могла допустить.

Здесь, на пылающем пожарами, разграбленном севере, он снял волчий камень с шеи и положил его в свой кошель. Не касаясь тела, камень не мог влиять на него. Все его ощущения тут же обострились, словно он вылечился от сильного насморка. Он втянул ноздрями воздух — дым и холодный металл; из каждого загона для скота, коровника, лошадиного стойла просачивался острый ужас. Он пощелкал языком по нёбу. Пройдет день, а может, неделя — и он обретет то магическое чувство, которое приведет его к ней. Сможет ли он смотреть на нее? Внутри нее было что-то такое — звук или форма, — что звало его к ней. Руна, но не светлая, как все остальные, а темная. Она была в Беатрис, а до нее — в других. Будет ли она похожа на его жену? Он надеялся, что нет.

И снова крики. Они опять кого-то убивали. На этот раз он вышел, чтобы посмотреть, — любопытство, граничащее с отвращением, взяло над ним верх. Стремительный бег, топот ног. Мальчик лет тринадцати бежит от горящего дома к полям. Норманны молчат, равнодушно глядя ему вслед. Ребенок не одет для такой погоды — рубашка, штаны и рваные ботинки, хлопающие на бегу, словно шамкающий рот.

Утром воины погнались бы за ним. Теперь, в конце дня, они дали ему уйти из жалости к коням. Животные устали от погони.

Луис ощутил позыв к преследованию. Этот сбивчивый бег мальчика, запах его страха были большим соблазном для волка. Но он был человеком. Он хотел, чтобы мальчик спасся. Почему именно этот? Зачем выбирать один голыш на берегу из тысяч других? Зачем? Доводы разума утонули в потоке убийств, затопившем эту землю. Зачем его спасать? Луис завидовал умершим, тем, кто вырвался из трясины чувств и потерь. Может быть, мальчик напомнил ему ребенка, которого он когда-то знал, — сына, выросшего, состарившегося и умершего на его глазах.

— Нам нужно найти кого-нибудь, кто приготовит для нас пищу и разобьет лагерь на ночь, — сказал Луис.

Роберт Жируа, рыцарь, руководивший их небольшим отрядом, покачал головой.

— Мы дойдем до следующей фермы и там останемся на ночь. Фермеры приготовят ужин и могут перейти на нашу сторону, а перед сном мы перережем их, оставив себе кого-нибудь на ночь позабавиться.

— Он, кажется, кузнец. Лучше оставить его в живых.

— Откуда ты знаешь?

— Кузница.

— Ему понадобятся молоты. Я не хочу, чтобы он шатался тут с молотом в руках.

— Я возьму молот.

— Ты чересчур мягкосердечен, чужестранец.

Воины звали Луиса «чужестранец», потому что он прибыл с востока и у него были восточные манеры. Да и стиль одежды у него был тогда восточный — свободные штаны, изогнутый меч, тюрбан. Он пришел с дарами к королю Вильгельму и был принят им. Скоро он перенял обычаи двора, но оставил себе свой кривой меч. Речь его была странной, устаревшей — он пользовался словами, которые знали только старики. И, конечно, у него не было доли в награбленной добыче. Многие воины относились к нему пренебрежительно.

— Я практичный человек.

— Как хочешь. Не жаль загнать лошадь, гоняясь за ним, — давай. И хватит возиться с этим камнем. С ума меня сводишь своими дикарскими привычками.

Луис понял, что дергает бечевку, на которой висел камень. Он вернул его в кошелек, пустил коня вскачь и двинулся вперед, в дикие поля за фермой.

Мальчишка уже отбежал к лесу на добрых три мили. Луис пока не ощущал его отчаяния, бьющего в нос подобно запаху жареного мяса, — как ощущал бы, будь он волком, — но ему это было не нужно. Спотыкаясь в своих шлепающих ботинках, мальчик завывал на бегу.

Лошадь плохо слушалась — камень, подавляющий волчью натуру Луиса, теперь позволял животным чуять ее присутствие. Еще несколько дней без него — и придется ходить пешком. Неделю назад он мог весь день бежать, преследуемый голодом, и находил добычу за каждым деревом, на каждом повороте.

Мальчик хрипел и свистел на бегу, словно плохо сделанная флейта, копыта коня аккомпанировали ему ударными. Луис знал, что парень его не поймет, так что говорил больше для себя:

— Здесь опасно. Возвращайся. Ты замерзнешь в лесу. Возвращайся.