— Что? Нет. Не знаю. Кажется, я позвонил тебе ночью и попросил приехать сюда. Не важно. В любом случае держись от меня подальше. У нас мало времени. Отправляйся в Лас-Вегас, найди там человека…

— Кто это?

Джон странно посмотрел на меня.

Голос в телефоне:

— Это Джон. Ты меня слышишь?

— И слышу, и вижу, — ответил я дрожащим голосом. — Ты сидишь напротив меня.

— Ну, тогда просто поговори со мной лично. Нет, подожди. Я случайно не ранен?

— Что?

— Черт! Кто-то пришел.

Щелк. Джон отключился.

Я сидел, прижав телефон к уху, и чувствовал, как на меня накатывает страшная усталость.

Если бы это был кто-то другой, то я бы решил, что меня пытается разыграть какой-то подвыпивший приятель. Но я понимал, что это не розыгрыш: во-первых, Джон уже видел меня в гневе, и во-вторых, шутка вышла не смешной.

Мне стало страшно — по-настоящему страшно, как в детстве. Джон выглядел бледным, полумертвым. Мои ноги промокли и замерзли, глаза чесались под контактными линзами, а голова болела от недосыпа. Захотелось сжечь мобильник, запереться дома, залезть в шкаф и свернуться калачиком под одеялом.

Наступил переломный момент в моей жизни. Впрочем, все к этому шло, верно?

С самого первого дня мне казалось, что жизнь в обществе — это сложный, опасный танец, и что я — единственный, кто не умеет танцевать. Меня снова и снова сбивали с ног, а я каждый раз поднимался, униженный и окровавленный. На меня вечно смотрели с укором, мечтая о том, чтобы я наконец убрался ко всем чертям и перестал портить праздник. Меня хотели вытолкнуть наружу, туда, где, пытаясь согреться, друг к другу жмутся уроды. Туда, к неудачникам, безумцам, которые могут лишь с завистью смотреть на нормальных людей, на то, как они покупают новые сверкающие машины, делают карьеру, создают семьи и проводят отпуск с детьми. Такие вот уроды всю жизнь ковыляют туда-сюда, пытаются понять, почему их бросили, бормочут о всеобщем заговоре и снежных людях. Когда они стараются наладить контакт с окружающими, обычные люди едва сдерживают смех, закатывают глаза, криво ухмыляются — и, что хуже всего, жалеют этих дурачков.

Сидя в кафе в ту апрельскую ночь, я внезапно представил себе, как меня выбрасывают на улицу, услышал, как защелкиваются замки.

Добро пожаловать в мир уродов, Дейв. Скоро ты заведешь себе страницу в интернете, где станешь писать обо всем на свете — одним огромным абзацем.

Это было похоже на смерть.

— Это я? — спросил Джон. — Это я звонил, да?

Мне захотелось выплеснуть кофе ему в лицо.

— Извини, Дейв, за то, что нарушил твой суточный ритм, за все, что произойдет, за то, что люди… э-э… взорвутся.

Я двинулся к выходу. Наверное, за нас расплатился Джон. Точно не знаю. Я вышел на улицу, нашарил ключи в кармане и открыл дверь водителя. Молли выпрыгнула на тротуар, посмотрела на меня и залилась лаем. Затем пробежала немного по пустой площадке для парковки, обернулась, залаяла; потом сделала еще пару шагов и снова гавкнула.

— Похоже, она хочет, чтобы мы пошли за ней, — заметил Джон.

Собака понеслась по тротуару, время от времени оглядываясь, словно проверяя, идем ли мы за ней. Я сел в машину и поехал в противоположном направлении. Похоже, у Джона сложилось свое мнение на этот счет, но он увидел выражение моего лица и промолчал.

Краем уха я слышал, что собака бежит за нами и лает, но решил не останавливаться. В машине повисло напряженное молчание.

Наконец Джон осторожно осведомился о том, куда мы направляемся.

— На работу, черт бы ее побрал. Шесть утра, пора открывать лавочку. Подменить нас некому.

Джон отвернулся и стал смотреть на витрины магазинов и редких любителей утренних пробежек. В конце концов я спросил, чем он там занят, но ответа не получил. Я видел, что Джон все еще дышит — это хорошо. Значит, он просто спит — и это, наверное, тоже неплохо.

Если Джон заболеет и умрет, то твой труп, Роберт Марли, найдут в какой-нибудь канаве.

Я остановился на красный сигнал светофора и, как всегда, почувствовал себя полным идиотом. На улице ни души, но я тем не менее торможу, потому что того требует цветной фонарь. Проклятое общество отлично меня выдрессировало. Я потер глаза и застонал. Внезапно мне показалось, что я — самый одинокий человек в мире.

Бах!

Что-то царапнуло по стеклу.

Что-то похожее на когти.

Я вздрогнул и посмотрел назад.

Это действительно были когти.

Молли стояла на задних лапах, прижав передние к стеклу.

— Гав!

— Пошла прочь!

— Гав!

— Заткнись!

— ГАВ!

— Я сказал — заткнись! Убери лапы!

— ГАВ! ГАВ! ГАВ!

— Заткнись! Заткнись! Зат-кнись!

Мне неприятно вспоминать о том, сколько все это продолжалось. В конце концов я вышел из машины, чтобы Молли могла запрыгнуть на заднее сиденье. Да, в ту ночь моя жизнь полетела под откос, и все потому, что собака одолела меня в споре.

Молли обнюхала Джона, затем гавкнула; в закрытом пространстве лай прозвучал оглушительно. Джон даже не шелохнулся.

— Чего ты хочешь?

В тот момент данный вопрос казался мне вполне резонным. У собаки, похоже, были свои планы, и отступать от них она не собиралась.

«Что? Ты решила, что я — твой хозяин? Малыш Тимми упал в колодец? Что тебе…»

Я замолчал: мой взгляд привлекла металлическая бирка, болтавшаяся на ошейнике: «Я — Молли. Пожалуйста, верните меня…»

Собака перестала лаять.

Это место было у черта на куличках, рядом с большим заводом, выпускавшим жидкость для прочистки канализации. В какой-то момент я свернул направо; Молли залаяла как сумасшедшая — и успокоилась только после того, как я развернулся.

Увидев в конце квартала высокий, старый викторианский дом, я понял, что собака привела меня точно по адресу.

— Черт!

Я произнес это вслух — и притом громко. Что-то щелкнуло в голове, да так, что все тело содрогнулось.

Я знал, чей это дом. В голове возникла картинка с вечеринки: рядом с ямайцем Робертом спиной ко мне стоит огромный рыжеволосый парень.

Большой Джим Салливан.

Это его дом.

Большой Джим был на год старше меня, на шесть дюймов выше и в два раза тяжелее. Он стал знаменит после одной попытки угона, которая закончилась тем, что Джим вырвал из рук преступника пистолет (ободрав указательный палец угонщика), а затем избил беднягу его же оружием. Позднее Джим навестил того парня в больнице и в течение нескольких часов читал ему Библию. А однажды Джим победил в драке Зака Голдстейна, перебросив через перила лестницы.