— Понимаю, но каким образом дружба ваша с Канолем началась так поздно?

— Очень просто: только по смерти отца я узнала, какие узы нас связывают; тайна содержалась в письме, которое отдал мне сам барон, называя меня сестрою.

— А где это письмо?

— А разве вы забыли, что пожар истребил у меня все — самые мои драгоценные вещи и все мои бумаги, включая и наиболее секретные?

— Правда, — прошептал герцог.

— Двадцать раз я собиралась рассказать вам эту историю, будучи уверена, что вы сделаете все возможное для того, кого я потихоньку называю братом; но он всегда удерживал меня, всегда упрашивал, умолял пощадить репутацию его матери, которая еще жива. Я повиновалась ему, потому что понимала его.

— Так вот что! — сказал тронутый герцог. — Ах, бедный Каноль!

— А ведь он отказывался от счастья! — прибавила прелестная гасконка.

— Он очень деликатен, — заметил герцог, — это делает ему честь.

— Я даже ему клялась, что никогда никому не скажу ни слова про эту тайну. Но ваши подозрения заставили меня проговориться. О, горе мне! Я забыла клятву! Горе мне! Я выдала тайну моего брата!..

И Нанон зарыдала.

Герцог бросился перед ней на колени и целовал ее прелестные ручки. Она опустила их в отчаянии и, подняв глаза к небу, казалось, вымаливала себе прощение за клятвопреступление.

— Вы твердите: «Горе мне!» — вскричал герцог. — Напротив, счастье всем нам! Я хочу, чтобы милый Каноль вернул потерянное время. Я не знаю его, но хочу познакомиться с ним. Вы представите его мне, и я буду любить его как сына.

— Скажите — как брата, — подхватила с улыбкой Нанон.

Потом она перешла к другой мысли.

— Несносные доносчики! — сказала она, комкая письмо и делая вид, будто бросает его в камин, но между тем тщательно прятала его в карман, чтобы впоследствии отыскать автора.

— Но, кстати, — сказал герцог, — отчего не идет он сюда? К чему откладывать наше знакомство? Я сейчас пошлю за ним в гостиницу «Золотого тельца».

— Зачем? Чтоб он узнал, как я ничего не могу скрывать от вас и как, забыв данную клятву, все рассказала вам?..

— Я все скрою.

— Теперь, герцог, я должна ссориться с вами, — сказала Нанон с улыбкой, которые демоны занимают у ангелов.

— Но почему, красавица моя?

— Потому, что прежде вы более дорожили свиданиями со мной наедине. Послушайте, теперь поужинаем, успеем послать за Канолем и завтра. («До завтра я успею предупредить его», — подумала Нанон).

— Пожалуй, — отвечал герцог, — сядем за стол.

Однако, сохраняя еще остатки подозрительности, он подумал: «До завтрашнего утра я не расстанусь с нею, и она будет колдуньей, если успеет предупредить его».

— Стало быть, — спросила Нанон, положив руку на плечо герцогу, — мне позволено будет просить моего друга за моего брата?

— Разумеется, — отвечал герцог, — все, что вам угодно, начиная с денег…

— Ну, денег ему не нужно, — возразила Нанон, — он подарил мне бриллиантовый перстень, который вы заметили и который достался ему от матери.

— Так чин…

— О да! Мы произведем его в полковники, не так ли?

— Произвести его в полковники! Ба! Как вы спешите, моя милая! Ведь для этого нужно, чтобы он оказал какую-нибудь услугу королю.

— Он готов служить везде, где ему прикажут.

— О, — сказал герцог, поглядывая на Нанон. — Я мог бы дать ему тайное поручение ко двору…

— Поручение ко двору! — вскричала Нанон.

— Да, но оно разлучит вас.

Нанон поняла, что надо уничтожить остатки недоверчивости.

— Не бойтесь этого, милый герцог. Велика важность, ведь разлука послужит ему в пользу! Если мы будем вместе, я не смогу как следует помочь ему, потому что вы ревнивы. Если он будет далеко, вы станете поддерживать его своей могущественной рукой. Удалите его, вышлите из Франции, если нужно для его пользы, и обо мне не заботьтесь. Только бы вы любили меня, больше мне ничего не нужно.

— Хорошо, решено, — отвечал герцог. — Завтра утром я пошлю за ним и дам ему поручение. А теперь, — прибавил герцог, умильно взглянув на два кресла и на два прибора, — теперь, как вы предлагаете, мы поужинаем, несравненная моя красавица.

Оба сели за стол с такими веселыми лицами, что даже Франсинетта, в качестве горничной и поверенной привыкшая к поведению герцога и к характеру своей госпожи, подумала, что Нанон совершенно спокойна, а герцог совершенно убедился в ее невиновности.

Всадник, которого Каноль, приветствуя, называл Ришоном, поднялся в бельэтаж гостиницы «Золотого тельца» и сел ужинать с виконтом.

Его-то и ждал с нетерпением виконт, когда сама судьба доставила ему случай заметить враждебные приготовления герцога д’Эпернона и оказать барону де Канолю важную услугу, о которой мы уже рассказали.

Ришон выехал из Парижа уже с неделю; из Бордо он прибыл в тот день, когда началась наша повесть; стало быть, он привез самые свежие известия о событиях, происходивших в то время в этих двух городах и тесно переплетавшихся между собой. Пока он рассказывал об аресте принцев, важнейшей тогдашней новости, или о бордоском парламенте, овладевшем всей провинцией, или о кардинале Мазарини, который был тогда истинным королем, юноша молча смотрел на его мужественное и загорелое лицо, на его проницательные и спокойные глаза, на его острые и белые зубы под длинными черными усами. По всем этим признакам в Ришоне можно было узнать выслужившегося из рядовых офицера.

— Так вы говорите, — спросил наконец виконт, — что принцесса теперь в Шантийи?

Известно, что принцессами в то время называли герцогинь из дома Конде, только к имени старшей из них всегда прибавляли: «вдовствующая».

— Да, — отвечал Ришон, — там она ждет вас.

— А на каком она положении?

— В настоящей ссылке: за нею и за матерью ее мужа наблюдают с величайшим вниманием, потому что при дворе знают, что принцессы не довольствуются одними просьбами к парламенту и замышляют что-нибудь более действенное в пользу принцев. К несчастию, как и всегда, денежные обстоятельства… Кстати, о деньгах: получили ли вы ту сумму, которую хотели добыть здесь? Мне особо поручили узнать об этом.

Виконт отвечал:

— Я с трудом собрал тысяч двадцать ливров, вот они, здесь. И только!

— Только! Какие у вас понятия, виконт, черт возьми! Видно, что вы миллионер, раз говорите с таким презрением о такой сумме в такую минуту! Двадцать тысяч! Мы будем беднее кардинала Мазарини, но гораздо богаче короля.

— Так вы думаете, Ришон, что принцесса примет мое скромное приношение?