Как и эти, тут, в этом классе… Он чувствовал, что они точно растаскивали его в стороны, тянули каждый к себе… а метроном дирижировал этими действиями… и поощрял их, потому что они все заодно, все заодно! И только он один стоит, стоит с закрытыми глазами и кричит… Но крик — это мягкое… это грязь… это не броня! Он не защищает, он только его пачкает! И делает грязным и смешным… и уже никому не интересно, что «а» — это ре, а «б» и вовсе апельсинная косточка, когда ее раскусишь: жгучая, горькая! Поэтому он и не любит «б» саму по себе… только в словах, только в словах! Где она, эта гармоничная горечь, неотделимая составляющая основного!..

Как это объяснить?!

Как?!

Он идет медленно, волоча ноги, и несет домой эту записку. Слова, у которых внутри весь сегодняшний день. Каждый день другой: это краски, и звуки, и запахи. Он хотел бы оставить сегодняшнее там, в школе, но почему-то несет домой взгляды, которые как водоросли и бурое свечение, и «тик-так» метронома Марины Ивановны тоже. Он несет это все туда, где уже есть воспоминания о чешуйчатой рыбьей помаде и о себе самом, тянувшем руки к той, которая ему нравилась… к ля-диез. Который смягчает ноты, как сказала мама, хотя он уже знал это до того, как начал играть, потому что люди-диезы тоже мягкие.

Он не знает, как сказать, почему у него записка, записка, слова в которой светятся таким же бурым… Записка, которую он, конечно же, прочитал… потому что боялся и потому что читал с трех лет. Он читал все подряд — и что светится, и другое, что только звучит, — а бывает всякое! Всякое! Но знают все и верят ему только его родители… и еще один человек, который работает вместе с папой. Именно он сказал: то, что он видит и слышит — и сквозняк под подоконником, и птичку канарейку, которая желтая, но поет бирюзовыми переливами — бирюзовыми с изумрудным! — это называется щекотным словом синестетика. А он — синестетик. Странно… и сколько в мире еще странного?

Он хочет узнавать это странное и не хочет нести домой записку. Наверное, ее надо выбросить. Но что тогда он скажет метроному Мари-не Ива-новне завтра?!

«Илюша, выйди и стань вот здесь!»

Странный мальчик.

Синестетик.

Это он.

* * *

— Это я, — сказал Тим. — Не хотел тебя будить… но мне нужно было тут взять кое-что.

— А я и не спала, — соврала Катя. Конечно же, она спала. После того как он накрыл ее одеялом и после того как они сначала поссорились, а потом помирились, а потом снова едва не поссорились. Из-за того, что позвонила Сорокина и сказала, что принято решение отстранить Катю, по меньшей мере на неделю, от всех дел. И пусть она отдыхает или там больничный возьмет, а еще лучше куда-нибудь уедет, от греха подальше. Потому что они за нее действительно волнуются, а она, Сорокина, больше всех! А Катя зачем-то стала отказываться, несмотря на то что Тим на нее так смотрел! Ну просто ужас как смотрел! Но только если уж Сорокина понеслась с горы, то будет нестись, куда ей одной приспичило…

— Ну и слава богу! — сказала Катя, положив трубку и опасаясь смотреть в сторону мужа. — Неделю дома сидеть буду!

Ей очень хотелось добавить: «И займусь антипенковским племянником и его женой», — но она вовремя прикусила язык. Тим этого явно не одобрял. Кроме того, он еще не совсем пережил то, что в его жену стреляли. И не выбросил ее испорченную куртку. И не ответил на вопросы родителей, потому что те — и тоже слава богу! — этих вопросов пока не задавали. И хорошо бы никогда не задали!

— Слушай, а давай мы, пока тебя на неделю отпустили, ремонт сделаем! — вдруг предложил Тим. — У нас и деньги есть… и ты будешь свободна.

— То есть ты хочешь сказать, что я должна буду сидеть и смотреть за рабочими? Которые за неделю тут все переломают, намусорят, и на этом мой отпуск и наши деньги как раз и закончатся? — не удержалась чтобы не съязвить Катя.

— Ну почему же закончатся? Я все подсчитал! Вот смотри! И если быстро все делать, можно успеть…

— Ти-и-имка! — Катя решительно отодвинула от себя листки, даже не взглянув. — Это только в телевизоре, в специальных таких передачах хозяева как бы на два дня уезжают на дачу, а потом с тортиком возвращаются — а дома все новое: и полы, и мебель, и даже цветы в горшках! И мне кажется, дети у них тоже новые: когда уезжали, им было лет по пять, а когда вернулись, они уже в школу пошли! С реальностью эти ремонты не имеют ровно ничего общего! И если мы сейчас это затеем, то полгода как минимум мыкаться будем! И где мы все это время будем жить?

— Ну… у моих хотя бы! Я уже с ними… договорился, — осторожно, будто пробуя первый тонкий лед под ногами, проговорил Тим, и Катя вдруг все поняла. Что мужу действительно не нравятся ни кое-как побеленные еще Катиной бабушкой потолки, ни потемневший и никогда не покрывавшийся лаком паркет, ни даже веселенькие обои в цветочек, которые она, будучи студенткой, наклеила в спальне: наклеила не без огрехов — с морщинами и не везде ровно… И они уже пожелтели, и выцвели… и вообще, возможно, Тиму эти обои никогда и не нравились! Как и старый буфет в кухне, и порыжевшая, сколько ее ни чисти, старинная ванна на чугунных лапах, и диван, который действительно пора выкинуть! Да, ее квартира, которая теперь стала их общей, поистине далека от идеала, и она не против тут все обновить, но… Она не хочет переезжать к родителям Тима — ни на неделю, ни даже на три дня! Однако об этом ему говорить, пожалуй, не нужно… а что нужно? Ее муж — человек решительный и… вспыльчивый. Хотя и любит ее безмерно. Так любит, что чуть не убил Лешку Мищенко, ее бывшего, который… Да ну его совсем, Мищенко, не к ночи будь помянут, и вообще, чего это она вдруг о нем вспомнила? Да потому что он как раз хвалил и якобы старинный дух, витающий здесь, и эти самые обои в цветочек, на фоне которых она так хотела ему понравиться! И таки добилась своего, понравилась… только не она тогда Лешке понравилась, а ее квартира в самом центре города и распределение, которое он мог получить вместе с этой квартирой… Лощеный, двуличный лицемер… и вообще сволочь! Прав Тим — от обоев давно пора отделаться! Но только за неделю тут даже десять человек не управятся!

— Ладно… — сказала она задумчиво. — Я согласна… в принципе! У нас в самом деле не лучший интерьер в мире! Но только ты уверен, что наши деньги нужно потратить именно так — на ремонт? Я думала, мы поедем куда-нибудь… летом.

— Летом и поедем! — бодро пообещал Тим. — Тебе обязательно нужно отдыхать. А сейчас сделаем ремонт. Зимой его, кстати, делать дешевле. Потому что все почему-то стараются делать ремонт летом. Я тут подсчитал… — Он притянул ее к себе, и обнял, и усадил рядом… Да, вот так бы сидеть и пить чай… или кофе… а еще лучше вино… и молчать… но муж отчего-то желает не этого, а говорить о какой-то там плитке! И даже все подсчитал! И втолковывать ему, что, сколько ни подсчитывай и ни прикидывай, и даже смету он может утвердить и вывесить тут, в коридоре, пришлепнув своей врачебной печатью, но только ремонт всегда выходит в два раза дороже, если не в три! И на отпуск у них уже не останется! И безобразие это наверняка продлится аж до самого лета, даже к бабке не ходи! А летом они останутся с ремонтом, но без отпуска! И без денег! Но только обои в цветочек она обдерет собственноручно… и при любом раскладе! Потому что от них она уже точно решила избавиться!