Через минуту я расскажу вам про пиратов, но в действительности между бандитами и пиратами нет большой разницы. Одни орудуют в городах, другие на море. Главным образом дело в деньгах, а деньги синоним свободы. Если у вас есть деньги, вы можете жить, как вашей душе угодно. (Не верите мне, так посмотрите на богатеев.) Вы едите, что хотите, и пьете, когда хотите. Можете спать сразу с двумя или тремя женщинами, если хотите. Можете валяться в постели допоздна, если хотите и вам не надо работать. Если угодно иметь пятнадцать костюмов, вот вам пятнадцать костюмов, не вопрос, и если хотите путешествовать — пожалуйста, сколько угодно. Если вам нравится какая-нибудь работа, можете заниматься любимым делом. Но никто не может вас заставить.

У пиратов и бандитов все не совсем так, но похоже. Вот почему они занимаются своим делом.

Возьмем пиратский корабль вроде «Уилда» — так переименовали «Санта-Чариту». Двадцать шесть членов команды выполняли там всю работу. Но когда мы покинули Порт-Рояль, на борту насчитывалась почти сотня человек. Как объяснил мне капитан Берт, ему нужно достаточно людей, чтобы управлялись с парусами и стояли у всех пушек одновременно. Конечно, он был прав: теперь у нас стало гораздо больше рабочих рук, а потому никому не приходилось трудиться в поте лица. На матроса, который работал медленно, могли наорать, но никогда не лупили веревкой и вообще не наказывали. Если он по-настоящему сачковал, ему могло крепко достаться от товарищей по команде — как случилось с парнем по имени Сэм Макнил, о нем я скоро расскажу, коли будет время, — но никто не стоял с веревкой наготове и не бил лодыря.

На корабле много пили, а один наш матрос вообще не просыхал. Но никто его не трогал. Сказали, что он пьет раз в год и закончит, когда закончится выпивка. После будет лежать пластом неделю, а затем станет хорошим матросом и одним из самых отчаянных смельчаков на борту. Все называли его Билл Бык, и, возможно, это было его настоящее имя. Мы все дурно пахли, но от него несло просто ужасно, и всякий раз, когда я испытываю искушение крепко напиться (что бывает нечасто), я вспоминаю Билла Быка и как от него воняло.

В Порт-Рояле, после продажи груза, деньги были поделены согласно правилам: все получили по одной доле от выручки, кроме меня. Дележ производил капитан Берт, и он взял себе десять долей, а если положил в свой карман немного денег сверх причитающихся, ничего удивительного. Мне всегда казалось, что он жадноват. Тем не менее каждый человек получил кучу денег и мог купить в Порт-Рояле все, что душе угодно.

В самом буквальном смысле — все, что душе угодно. Любой товар, продававшийся где-либо в мире, продавался в Порт-Рояле. Товар, который нигде больше в мире не продавался, тоже продавался там.

Про пиратов следует сказать еще одно. Вчера вечером я видел по телевизору фильм про нас, и там полно фактических ошибок. Самая главная ошибка — возраст. Все на пиратском корабле в фильме выглядели тридцатилетними мужчинами, а многие казались на десять или двадцать лет старше. Настоящие пираты не такие. Почти все они очень молоды. Многим из нас было по шестнадцать-семнадцать, и я не помню на «Уилде» ни одного тридцатилетнего мужчины.

Капитан Берт не стал ставить корабль в сухой док, но вызвал на борт плотников, парусников и прочих ремесленников и произвел на «Уилде» значительные перемены. Когда мы снова вышли в море, у нас на борту было больше пушек против прежнего, причем более тяжелых, и на грот-мачте стояли не прямые паруса, а косые. Это означало, что теперь судно будет идти в фордевинде не так быстро, как раньше, и менять галс будет сложнее. Но в целом оно станет легче в управлении и сможет держаться круче к ветру.

Я мог бы еще много чего рассказать сейчас, но думаю, лучше сделать это позже. С вашего позволения замечу, что за неимением денег я почти все время оставался на борту и пытался наводить там порядок по мере сил, и капитан Берт, оценив мои старания, поблагодарил меня. И что, когда мы снова вышли в море, на шканцах у нас стояли две карронады, а мы с капитаном Бертом делили каюту с длинноствольным девятифунтовиком.

Еще у нас вышла неприятная история с Макнилом, и когда вблизи от Ямайки мы подошли к крохотному островку, где росло несколько деревьев и никто не жил, мы просто высадили его там и оставили на произвол судьбы.

Когда я увидел, как поступили с Макнилом и как он умолял, но никто не внял мольбам, я исполнился уверенности, что со мной произойдет то же самое. Я знал, что, если меня оставят на маленьком островке с бутылкой рома, моим вещевым мешком и пистолетом, я наверняка умру. Не потому, что застрелюсь, как предположительно сделал Макнил — на такое я никогда не пошел бы, — а от голода и жажды. Я буду пытаться ловить рыбу и собирать моллюсков, если они там есть, выставлять раковины для сбора воды во время дождя и продержусь сколько получится. Но если меня не подберут в течение одной-двух недель, я умру.

«Ладно, пускай я умру, — сказал я себе. — Но я не стану умолять и не стану убивать». Это звучало хорошо, но я сомневался, что выдержу, особенно в части решения не умолять.

Потом мы заметили вдали корабль.

— Похоже на даго, — сказал капитан Берт.

И он приказал паре матросов достать сигнальные флажки и просигналить «осторожно: пираты рядом» на испанском. Я объяснил, как составить слова правильно.

После этого они захотели поговорить с нами. Капитан кричал нам в рупор, а мы орали в ответ: «No tan aprisa! Que? Mas despacio!»[1]— и так далее. Оказавшись у них на траверзе на расстоянии полкабельтова, мы выкатили орудия в порты и сказали, что пощадим их, коли они сдадутся.

Они бросились выкатывать свои орудия — три маленькие пушчонки с обращенного к нам борта, — и мы дали бортовой залп. Я не имею в виду, что помогал стрелять. Я оставался с фок-мачтовыми матросами, но я был членом команды, когда орудия пальнули. И я помогал капитану Берту с переводом на испанский.

Наш бортовой залп причинил кораблю значительные повреждения и убил большинство людей из орудийных расчетов. Они сдались, и мы встали борт к борту с испанцем. Капитан Берт велел мне следовать за ним. Я не хотел, но он меня заставил. Он просто отдал приказ, и я подчинился. Я не собираюсь лгать на сей счет — ни вам, ни себе самому.

Там жутко воняло. На корабле стоял тошнотворный запах. Я сказал что-то по этому поводу, и капитан Берт объяснил, что это невольничье судно, а на них на всех так воняет.

Узнав, что на борту находятся рабы, я спустился вниз. Там на длинных деревянных настилах, расположенных в паре футов один от другого, сидели рядами закованные в цепи мужчины. Они не могли сдвинуться с места. В трюме содержались женщины, без кандалов, некоторые из них с грудными младенцами. (Позже мы нашли Азуку, прятавшуюся в капитанской каюте.) Испражнения, моча, рвота и все прочее стекали в сточные желоба — частично. А частично оставались на палубном настиле.