Вообще мест с такими ямами на участке было три — замучаешься нырять. И только с северо-востока тянулось уже обследованное ровное каменное дно, усыпанное крупной, серо-белой галькой, на котором можно было разгуливать, как по бульвару, и дырчатая банка в середине бухты, на которой можно было купаться, ловить рыбу, загорать на крупных мшистых валунах, торчащих из воды, и ничего не разыскивать.

На этом приятности заканчивались. А начинались суровые будни кладоискателей, которые во всех странах считаются людьми, может быть, и не без изюминки в характере, но явно без царя в голове.

Треть участка, на котором могла затонуть «Нота» и который Губатый вчера так легко очертил на карте, лежала на глубинах от 20 до 40 метров, треть на пару десятков метров глубже, а еще треть была сравнительно мелководной.

Естественно, на мелководье ловить было нечего — разве что крупного лупоглазого бычка, кефальку и стайки осторожной султанки. Самое интересное располагалось там, где прозрачная вода, только что осветленная ярким солнцем до полной бесцветности, как блондинка пергидролем, вдруг приобретала густой синий оттенок, становилась холодной и недружелюбной. Или еще ниже, в темных провалах, из которых взлетали к свету серебристые веретена лобанов[13].

Неутешительная, надо сказать, получалась картина. Хороший, укомплектованный экипажем водолазный бот, судно технической поддержки со всеми этими новомодными примочками — сонары, радары, автоматические телекамеры плюс три недели времени, — и на дне не осталось бы даже ржавой банки, которая не была бы нанесена на карту. А с его, с позволения сказать, экипажем…

Кусто обрыдался бы…

М-да… Задачка, однако. Это ж какую удачу надо иметь, просто несказанную… А если море разыграется? Об этом и думать не хотелось. Хотя — было бы не так обидно. В шторм и туристов не повозишь, и дайверы бухают в гостинице, как обычные курортники, — прибыли никакой, одни огорчения, но зато у всех. А что может радовать теряющего деньги бизнесмена? Естественно, несчастья конкурентов!

К двум часам, когда солнце палило, словно в Эль-Рияде, и казалось, еще чуть-чуть, и пластик на бортах лодки пойдет пузырями, на карту легла достаточно частая координатная сетка, охватившая половину вод бухты и изрядную часть акватории за ее пределами. Изотова за все время работы «подколола» его только пару раз — ей было не до того. Она писала на планшете цифры, как образцовый секретарь, и Пименов с невольным уважением отметил, что работать она-таки умеет — не отвлекаясь на личное и мелочи. И в общем-то все эти пять дней так и работала. А что поддразнивала… Ну, так это чисто женское, от обиды, что не набросился, когда предлагали, и еще — от сознания собственной привлекательности.

Когда они перебирались с «надувнушки» на борт «Тайны», Пименов обратил внимание, что солнце сожгло Ленке колени — пусть не сильно, все-таки загар на коже уже был, да и тетрадкой она прикрывалась, но все-таки достаточно, чтобы к вечеру гарантированно иметь неприятные ощущения. Август в этих краях был жестоким месяцем. Дожди — так дожди. Ветер — так ветер. Солнце — так солнце.

Губатый посмотрел на термометр — тридцать четыре в тени. На солнце было за сорок, просто они, раскатывая с ветерком по воде, этого не чувствовали.

— Болит? — спросил он, заметив, что Ленка рассматривает собственные красные коленки.

— Пока нет. Да ладно… У меня крем есть, намажу… Во, блин, точно как печеная картошка! Эй, рыбачок! Как там дела? — крикнула она, обращаясь к Ельцову. — Мы сегодня голодаем? Или есть что-нибудь?

Олег ловил рыбу с борта, укрывшись в тени надстройки — тут даже было прохладно, если сравнивать с солнечной стороной, разумеется. В ведре плавало десятка два ставридок, несколько несъедобных зеленух и две барабульки.

Глаза у Ельцова пылали гордостью — прямо-таки добытчик, охотник на мамонтов. Пименов не стал его разочаровывать — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы на водку не просило. Тем более что на рыбный суп содержимого ведра хватало вполне.

— Отлично, — похвалил он Олега, вылавливая в ведре и отправляя за борт зеленушек — всех, кроме одной, необходимой для наживки. — Просто молодчина. Еще полчасика — и мы такой обед зафигачим! Ты вот ее нарежь, пожалуйста, на кусочки, — он сунул Ельцову в руки скользкое рыбье тельце, — а я мигом…

Он помог Изотовой поставить баллоны в гнезда возле компрессора, окунулся, прыгнув с кормы в теплую, но все-таки освежающую воду, проплыл резво метров тридцать, вернулся, уже не торопясь, размеренными «саженками» и вскарабкался на борт по короткому штормтрапу.

Пока он вытирался, Изотова рассматривала его, дымя очередной сигаретой.

Губатый стеснялся своих шрамов, но от ее насмешливого и одновременно жадного взгляда стеснение куда-то делось. Хочется смотреть — пусть себе смотрит. Если не считать нескольких рубцов и множества мелких засечек, оставленных катастрофой, тело у Пименова было совсем даже ничего. Да, ростом он не вышел, но и не коротышка — так, середнячок. Ноги кривые — так для мужчины это достоинство, особенно для моряка — на кривых ногах во время качки сподручнее. Кто в море ходил, тот знает. Зато ни грамма жира, загар очень темного цвета — такой дают только морские ветра и солнце за многие месяцы, крепкие мышцы, привыкшие к труду. А шрамы… Что шрамы? Куда от них денешься?

От соленой воды волосы у Пименова стали жесткими и «засахарились» — он потер их полотенцем и, покачав головой, принял решение редкую растительность сбрить напрочь, прямо сегодня, до вечера. Пока — до конца сезона, а там — видно будет.

— Да, Леша, — протянула Ленка с улыбочкой, — в сравнении с Кузей так ты у нас просто Аполлон.

— Бельведерский, — отозвался Пименов. — Брось, Изотова. Твоего Ельцова на месяц в море — сама его не узнаешь. Вот увидишь, окрепнет, окаменеет…

Ленка хохотнула.

— Последнее — радует. Это…

Она сделала шаг вперед и коснулась рукой шрама на Лехиной груди — длинного, похожего на витой шнур от аксельбанта. Этот разрез сделали тогда, в ночь после аварии, когда пожилой хирург с киношной фамилией Сапрыкин, удалял ему сломанное в нескольких местах ребро, осколки которого пробили легкое. Разрез тянулся от грудины, через бок — на спину, словно след от бича.

— Это тогда?..

— Ага, — отозвался он. — Тогда. Когда тебе мать писала.

Пальцы у нее были легкими, как дуновение ветра. И прохладными, несмотря на то, что он только сейчас вышел из воды.

— Этот тоже?

Сапрыкин был мастер на все руки и собрал ключицу из фрагментов — от нее и остались только фрагменты. Вылетая из машины через лобовое стекло, Пименов ударился ею о стойку. Попади он в стойку головой — и по кусочкам собирали бы череп.

— Да. И те, что на ноге, — там спицы стояли. А мелкие — это стекла. У меня кое-где под кожей еще остались.

Он набросил футболку, которая сразу прилипла к влажному телу.