Коннор не скрывал, что тоже ненавидит Филдинг. Он практически не общался со своим кузеном Уиллом Бригсом: встречаясь в коридоре, Уилл иногда бурчал: «Привет», а Коннор иногда кивал. Вот и все общение.

Счастья Деа не могли омрачить подобные мелочи. Она не интересовалась, почему Уилл Бригс чуть ли не боится встречаться взглядом с Коннором, словно тот может его сглазить.

Она не слышала слухов о Конноре – пересказываемых шепотом историй о том, что случилось с его матерью и маленьким братом; сплетен о том, что виноват в этом Коннор. Что он убийца, сочинивший нелепую байку о невидимых злоумышленниках, проникших в дом, что у него на руках была кровь, что папаша на уши встал, лишь бы Коннора не упекли в психушку. Что какая-то женщина пишет об этом книгу и собирается рассказать всю правду.

Ничего этого Деа не знала – она общалась только с Коннором и Голлум.

Жила-была беременная женщина, которой приснилась другая женщина, тоже ожидавшая ребенка. Женщина, которой привиделся сон, была очень больна. Врачи говорили, что она умирает. Она целых два дня провела в забытьи, не говорила и не шевелилась.

Только спала, спала и спала.

Когда она лежала на больничной кровати, завернутая в холодные, как толстый слой льда, простыни, ей приснилась другая женщина, с тугим и круглым, как миска, животом, лежавшая в заснеженном поле. Но снежинки опускались плавно, будто перья, и согревали, и женщина во сне смеялась, широко открывая рот и запрокидывая голову, обнажая розовый язык.

Настоящая женщина почувствовала щекотку снежинок, стук сердца той женщины и шевеление ее ребенка в том небывалом заснеженном мире, где снег мягок, как поцелуи.

– Я тебя спасу, – сказала ей женщина из сна, вдруг открыв глаза и положив руку под пальто на свой большой живот, внутри которого билось маленькое сердечко. – Мы тебя спасем, ты нас только впусти.

И тогда снег стал рекой пластмассы, скользнувшей в ее горло, и разошелся, образовав белые стены, и мир превратился в крик.

В два крика.

Женщина, которую считали обреченной, пришла в себя и увидела, что родила красивую девочку с глазами голубыми, как льдинки, и кожей цвета снега.

За время знакомства с Коннором Деа входила в его сны четыре раза, не в силах остановиться. Впервые в жизни она сочувствовала наркоманам. Ей не давала покоя постоянная боль, внутренний зуд, будто в кровь проникла инфекция. Легче становилось только после прогулки в сон. Деа знала, что делает непозволительное, но удовольствие от хождения в сны от этого становилось только острее.

И с каждым разом сны становились все податливее, пластичнее, управляемее. Сверхструктура рушилась.

Во второй раз Деа очутилась в толпе на пристани – судя по одежде, дело происходило в двадцатых годах прошлого века, только вот палубные матросы сверяли списки пассажиров, проверяя домашнее задание по математике. В третий раз она оказалась на старом ипподроме, по которому кругами носились сидевшие в разных машинах Коннор и его отец, стараясь обогнать друг друга. Единственный зритель прислонился к сетчатому забору, отделявшему трек от поля. Темные волосы свешивались до подбородка; ладонью незнакомец прикрывал глаза от солнца, поэтому лицо оказалось в тени. Деа он показался смутно знакомым, но она была слишком далеко, чтобы сказать наверняка.

В четвертый раз Деа оказалась на высокой трибуне у крытого бассейна. Сильно пахло хлоркой. С трибун за кого-то шумно болели. Потолок из кракелированного стекла был покрыт плотным конденсатом, исчерченным струйками воды. Коннор плыл; его руки беззвучно описывали круги, а тело было гладким и блестящим. Над водой летали птицы, исчерчивая поверхность бассейна быстрыми тенями; иногда они врезались в воду и вновь взмывали с трепещущей белесой рыбкой.

Зная, что Коннор ее не увидит, Деа сидела на последнем ряду, болея за Коннора вместе со всеми.

– Ты скучаешь без плавания? – спросила она Коннора на следующий день во время обеда.

Он удивленно поднял глаза.

– Да, – ответил он спустя минуту. – Скучаю.

Он не раздумывая схватил руку Деа и сжал. Голлум усмехнулась, а Деа смутилась и одновременно ощутила невероятное счастье.

В сны Голлум Деа никогда не входила, считая, что это бесцеремонно, неприлично и не по-товарищески, но когда дело коснулось Коннора, она не поведя бровью проигнорировала свою прежнюю этику. Она понимала, что вторгается в самое личное, питается затаенными мыслями Коннора и пользуется ими, но ведь сейчас понятие «личная жизнь» практически перестало существовать. Есть же Коннор в Фейсбуке! (В прошлом году Грег Блум взломал папку Корали Викинсон и поменял аватарку на элегантно размытый снимок ее… Деа даже мысленно не хотела произносить это слово. Мать называла это место «цветочным горшочком», а Деа много лет слышалось «мучной горшочек», и из-за этого недопонимания выпекание печенья превратилось для нее во что-то очень стыдное.) Кроме того, Деа не собиралась использовать добытые знания против Коннора.

В пятом сне она снова попала в Чикаго.

Сначала было знакомое ощущение кружения, темноты и бесконечного падения, но Деа справилась быстро: ориентироваться в «чистилище» стало легче. Темнота разошлась, и Деа прошла на другую сторону, оказавшись среди битого кирпича и бетонных развалин – остатков здания, которое Коннор когда-то возвел, защищаясь от вторжения. Увидев на сетчатом заборе табличку «Приходите быстрее, органические продукты», Деа чуть не рассмеялась: такая работа мозга впечатляла.

Снова повалил снег – те самые серые хлопья, собирающиеся в плотные сугробы гораздо быстрее, чем обычный снег. На тенте гастронома напротив по-прежнему мигала праздничная гирлянда. Ярко освещенная витрина придавала снегу болезненный зеленый оттенок. Деа обвела взглядом окна наверху, заметив комнату, в которой узнала спальню Коннора, с забавными синими шторами с жирафами. Она увидела, как в окне мелькнул силуэт, и ей стало интересно, Коннор это или его мать. Деа представила в глубине комнаты большую елку, точно ледяной коркой, покрытую мелкими стеклянными игрушками. На мгновение Деа посетило желание подняться, постучать и напроситься в гости.

Но она знала, что Коннор не должен увидеть ее в своем сне, – Мириам особенно упирала на это. Деа даже не знала, что случится, если это произойдет. Может, Коннор умрет от шока, и тогда она навсегда застрянет в его сне – или умрет с ним.

Перейдя улицу, Деа повторила выходку с рождественской гирляндой, одним сильным движением оторвав ее от тента. Руки немного дрожали, во рту пересохло – забавно, как волнуется ее ипостась, бродящая по снам!

Деа опустилась в снег на колени, с наслаждением вдыхая морозный воздух и глядя, как дыхание белым облачком застывает в воздухе. Она работала быстро, хотя пальцы покраснели и не гнулись от холода.

Уже заканчивая, Деа вдруг поняла – что-то происходит. Не должно быть настолько холодно, Коннор никогда не добавлял подобных деталей. Становилось все холоднее – каждый вздох болезненно резал легкие, словно в них попали осколки стекла. Будто огромная тень протянулась с неба к земле – снег валил так густо, что едва можно было что-то разглядеть. Стройплощадка на другой стороне улицы почти скрылась за густым серым снегопадом.