Виталий Линевский, двадцать восемь лет, кандидат медицинских наук, заведующий лабораторией НИИ гематологии. В отличие от Неверовой, однозначного мнения о себе у тех, с кем общался, не оставил. Замкнутый, аскетичный, истинный книжный червь. И в то же время вспыльчивый, импульсивный, часто неуправляемый, фанатично работоспособный. Но что умница и человек безусловно порядочный — не отрицал никто. Снимал комнату у пожилой дальней родственницы, та ничего вразумительного о его исчезновении сообщить не могла, тем более, что лежала в то время и до сей поры в больнице с обострившейся бронхиальной астмой. Друзей Линевский не имел, во всяком случае, отыскать кого-нибудь, кто был с ним очень близок или хотя бы накоротке, не удалось.

Размышляя над этим, Глеб медленно выводил очередное облачко, заключавшее в своей сердцевине имя и фамилию пропавшего кандидата. По идее, так не бывает, чтобы в большом, людном городе, среди дня, исчез бесследно человек, и ни одна живая душа ничего об этом не знала. Но факт оставался фактом. Версия, что Линевского похитили, тоже отпадала — вместе с ним исчезли зубная щетка и бритва. Все остальные вещи оказались нетронутыми — для подтверждения специально привозили из больницы его тетю. Тетя удивлялась, что он уехал, не навестив ее и не попрощавшись, — Виталий, по ее выражению, был очень «родственным». О «родственности» Линевского в один голос говорили и в институте, особенно женщины. Сыном он был образцово-показательным — оставшейся во Львове матери, часто болевшей сердечнице, писал или звонил чуть ли не каждый день, слал деньги, посылки и отпуск проводил только дома. Известно было Глебу и то, что, как сообщили львовские коллеги, в тех краях Виталий Михайлович не появлялся. Куда же укатил внезапно завлаб Линевский, никому и слова не сказав, он, упорядоченный, дисциплинированный человек, не позволявший себе даже на несколько минут опоздать или уйти раньше? И знал ли он — тоже кардинальнейший вопрос — о Галкиной смерти?..

А я, Валентин Извеков, чудодейственно превратившийся на три троллейбусные остановки в капитана Крымова, совершенно не заметил, как одолел это расстояние. Потерял себя за квартал от Светкиного дома, нашел лишь сейчас, неподалеку от своего. Ни холода не замечал, ни ветра, ни стылой февральской изморози — «просидел» не меньше получаса над милицейским блокнотом, где одна под другой выписаны были три фамилии. Надо же, как въелся в меня этот чертов детектив: живет уже во мне без моей на то воли!

Нет, надо с ним покончить — раз и навсегда. Я ведь, кажется, все для себя решил. Никаких детективов, никаких Андреев — ни живых, ни вымышленных! Разве что… Разве что проследить, как допрашивал Крымов Гуркова. Так, для интереса. Любопытно, как Андрей попытается извернуться, когда припрут его к стенке «незнакомым» ему Линевским, как ужом завертится. Не мною первым и не про него первого сказано — одна ложь неизменно влечет за собой другую. Тем более, что я уже знаю то, что лишь предстоит — конечно, если бы вздумал писать детектив дальше — узнать капитану Крымову. Знаю, на каком крючке висит Андрей, чего боится. Этот фрагмент можно было бы даже, вернувшись домой, записать. Так, на всякий случай, конспективно. Времени много не займет, а ВДРУГ когда-нибудь пригодится. Глеб теперь должен вызвать Андрея к себе в кабинет, прошла пора диванных перекуров-посиделок. Соответствующая обстановка, протокол — все как положено…

— Вы опоздали на двенадцать минут, — сухо сказал Крымов, когда Андрей вошел в кабинет.

— Прошу прощения, заработался, — свойски улыбнулся Гурков. — Часов не наблюдал.

Глеб иронично хмыкнул, и Андреева улыбка сразу же исчезла — капитанское хмыканье ему не понравилось.

— Да, заработался, — с вызовом повторил он. — Но это не каждому дано понять. Некоторые думают, что работа — это у станка стоять или хулиганов отлавливать. К тому же, — обиделся еще больше, — мог бы сюда вообще не являться. Все, что можно и даже более того, я уже рассказал, добавить нечего. Вы напрасно оторвали меня от творческого процесса.

— Далеко не все мне рассказали, — процедил Крымов, глядя на него в упор и не предлагая садиться. — Далеко не все. И сейчас нам предстоит выяснить, зачем вводили в заблуждение следствие. Не уйдете отсюда, пока не дадите необходимых правдивых пояснений.

— Я что, арестован? — натянуто улыбнулся Андрей.

— Присаживайтесь, — кивнул наконец на стул перед своим столом Глеб. — Обо всем со временем узнаете.

Андрей еще держался, прошагал к столу с вызывающей улыбкой.

— Вы дали понять, — продолжил Глеб, — что время вам дорого. Мне, знаете, тоже. Поэтому сразу приступим к одному из самых принципиальных вопросов. Вы не опознали фотографию Линевского, начальника Неверовой, сказали, что впервые видите этого человека. Почему?

— Но я действительно… — тягуче начал Андрей, однако Глеб тут же перебил его:

— Не надо, Гурков, мы же договорились не тратить время впустую. Ведь доказать, что вы лжете, ничего не стоит, и вы это прекрасно знаете. Достаточно того, что Козодоев разнимал вас, когда подрались. Неужели вам, неглупому человеку, не приходила в голову мысль, что въедливый сосед не преминет сообщить мне об этом? Наверняка приходила — и тем не менее рискнули. Вывод напрашивается один: вы почему-то боялись признаться, что хотя бы просто знаете Линевского в лицо. Настолько боялись, что предпочли очевидную, белыми нитками шитую неправду. Так чего вы испугались? Ну, знакомы, ну, подрались — что из того? Видите, я, в отличие от вас, не темню, раскрываю карты. Вы следите за ходом моей мысли?

— Слежу, — не сразу ответил Андрей. Узкое лицо его утрачивало обычную бледность, наливалось нездоровым фиолетовым цветом. На лбу и верхней губе проступили мелкие капельки пота.

Глебу, тоже заведенному, очень захотелось покурить, но пересилил себя, потому что пришлось бы — так уж повелось в первые две встречи — предложить и Андрею. Но сейчас ничто не должно было отвлекать и расслаблять обоих, требовалось раз и навсегда овладеть инициативой, отсечь Гуркову все пути к отступлению. И вообще ковать железо. Но не торопил Андрея, ждал, что ему тот ответит.

Кое-какие варианты Андреевых возражений Крымов предвидел, один из них сейчас и услышал. Гурков промямлил, что настолько ему гад Линевский, злоупотреблявший своим служебным положением и по-хозяйски навещавший Галку, ненавистен — ни видеть его, ни слышать, ни говорить о нем не хотел. Конечно же, чувствовал Андрей, что защищается весьма неубедительно, морщился и потел, но — и Глеб это тоже понимал — что еще ему оставалось, даже учитывая его сочинительские способности?

Глеб готовился к этой встрече. Накануне вечером