Ну как же без Андрея! Было бы странно! «Если достанешь билеты»! А не достану — зачем тогда время на меня тратить? К тому же я очень занят. Очень-очень. Завтра мне еще сто пятьдесят строк… Да и какие могут быть билеты в воскресенье, тем более в эту мерзкую погоду?

— Не знаю, — промямлил я. — Дел у меня сегодня много, статью надо завтра в редакцию принести… Ладно, если что — я себе звякну.

Получилось ли хоть это, как задумал? Но размышлять было некогда. Глянул на часы — без четверти четыре. И помчался в ванную бриться.

Выскабливая шею, задирая голову, как взнузданная лошадь, я сосредоточился лишь на том, чтобы не порезать свой нахально торчащий кадык. Почему именно в эти секунды пришел ни ум Гурков — судить не берусь. Но стало вдруг совершенно ясно, что вести себя со следователем так, как он, мог только человек, очень боящийся чего-то. Или ради какой-то большой корысти. Последнее, однако, отпадало — ведь речь шла о жизни девушки, которую он любил. Любил? Этот вариант я доселе не отрабатывал. Ну конечно же любил, отчего же тогда в драку с Линевским полез! А если любил — совсем другая канва получается. Значит, просто-напросто боялся. Кто-то — сам преступник? — крепко держал его на крючке, шантажировал. Чем шантажировал? Чем-то из ряда вон выходящим… Ну вот, доигрался: одно неверное движение и засочилась кровь. Мое собственное микропокушение на жизнь, только не в лифте, а в ванной. Чего все-таки боялся Гурков? Чего он, вольный художник, ни от кого и ни от чего, кроме редакторского сумасбродства, не зависящий, мог так сильно опасаться? Да, а на что он, кстати, жил? Нужны ведь ему были деньги, если не печатался, гонораров не получал. Деньги, деньги…

Я смыл с лица остатки пены, сделал струю холодной, мочил палец и прикладывал к порезу, чтобы унять кровотечение. Нет, пойти на преступление ради денег — чересчур мелко и вообще похабно. Прокормиться, в конце концов, пишущему человеку всегда можно — переводами какими-нибудь, рецензиями, статейками. К тому же у него мать и отец живы, могли подсобить. Нет, пресловутый крючок. Андреев, иными словами, страх, должен хоть как-то соответствовать загубленной Галкиной жизни. А что может уравновесить ее? Только чья-то другая жизнь. Но чья?.

Лишний билетик у меня начали спрашивать еще за три квартала до «России». Ни на что уже не надеясь, подошел к кинотеатру, сумрачно вглядываясь в шевелящуюся толпу возле касс. Предчувствия мои оправдывались — приобрести билеты не удастся, как бы ни старался. Неизвестно для чего приблизился к длиннющей очереди — «надежда умирает последней»?

Возле входа вдруг началась какая-то возня, послышались громкие выкрики. На пожилого мужчину, растерянно хлопавшего глазами, налетело несколько парней. Как нетрудно было догадаться, у него чудодейственно объявились те самые «лишние», и оказавшиеся поблизости старались заполучить их. Рослый парень, не по сезону без шапки, первым успел выхватить заветную голубоватую бумажную полоску, но тут же был взят в плотное кольцо тремя ребятами, оспаривавшими его первенство. Вели они себя агрессивно, один, похоже, вожачок, толкнул для острастки парня в грудь, давая понять, что шутки с ними плохи.

Тот, без шапки, был на несколько лет старше и возвышался над ними чуть ли не на голову. И что соперников противостояло трое, его не смутило. В свою очередь оттолкнул обидчика, пообещав «обломать рога», сунул билеты в карман и шагнул в образовавшийся просвет. А лидер атаковавшей троицы не удержал равновесия, поскользнулся и упал. Тут же вскочил и, величая недруга «козлом», бросился на него. Еще секунда — и подоспели два приятеля.

Галдящая очередь мгновенно затихла, поглощенная зрелищем разгоравшейся драки. Никто не пытался их разнять, никто не звал на помощь. Верзила оказался большим умельцем. Хулиганистая троица тоже, без сомнения, была искушённой в потасовках, но слишком тяжелы оказались удары противника — отлетали после каждого, падали. Мат стоял невообразимый. Все шло к тому, что восторжествует девиз «и один в поле воин». Троица, кажется, тоже начала это понимать, прыти у нее заметно поубавилось.

— Отойди все! — заорал вдруг предводитель, стоя на колене и задыхаясь. Только что он рухнул, поверженный увесистым тумаком, и теперь медленно подымался, непримиримо мотая из стороны в сторону головой. — Отойди от него, я сказал! — И вот он уже на ногах, тускло блеснуло узкое жало ножа, невесть откуда появившегося в руке.

От неожиданности и страха внутри у меня все затряслось, перехватило дыхание. Это только чудилось, будто перед тем была тишина, по-настоящему тихо стало лишь сейчас. Невыносимая, невозможная, гробовая тишина…

Они, двое во всем мире, во всей вселенной, стояли друг против друга, глаза в глаза — широко раскрытые, остановившиеся одного и прицельно, хищно суженные другого. И два шага между ними — ничто и пропасть. Вожачок вдруг резко шагнул вперед, махнул от плеча до плеча, точно не нож у него в руке, а бритвенное лезвие. Верзила отшатнулся, потом отскочил, защитно выставив перед собой локоть.

— Что, козел, не нравится? — ненавистно прохрипел нападавший. По подбородку его текла кровь. — Не таких, как ты, фраеров учили! — И снова замахнулся.

Парень без шапки проклял, наверное, тот день, когда собрался в кино. Если вообще способен был сейчас размышлять о чем-либо. Он доказал, что не трус и постоять за себя умеет, но тут откровенно запаниковал. Нужны, видать, особые нервы, особая какая-то подготовка, чтобы не испугаться ножа. А в том, что негодяй, в слепом, зверином своем бешенстве, ни перед чем не остановится, можно было не сомневаться. Вожачок, грязно ругаясь и брызжа розовой слюной, снова двинулся вперед, и парень — сильный, удалой, настоящий атлет в сравнении с этими плюгавыми бандюгами — бросился бежать. С победным воем и улюлюканьем троица помчалась за ним. Лихая компания скрылась за углом, я наконец-то позволил себе выдохнуть. Одно утешало — догнать им жертву не удастся, возможности не те.

Появились признаки жизни и у очереди, заговорили, зашумели, зароптали — возмущения, проклятья. Извечное и обязательное «куда милиция смотрит?», «совсем обнаглели»…

Мне уже ни билетов, вообще ничего не хотелось. Брел от кинотеатра, вяло удивляясь, какими ватными, непослушными сделались ноги. Нытье в животе не унималось. Я журналист, за шесть лет довелось уже немало и увидеть, и услышать, но эта не такая уж редкостная, увы, история повергла меня в совершеннейшее смятение. Неужели так легко оборвать человеческую жизнь? А ведь тот подонок, не среагируй парень, наверняка полоснул бы его по горлу. Из-за каких-то паршивых билетов…