Я снова испытала ту же ностальгию, что и перед витриной магазина газировки, и это удивило меня – я не думала, что буду чувствовать что-либо, кроме обиды. Но так или иначе, несмотря на все тяжелые события, которые связывали меня с этим местом, я сохранила немало счастливых воспоминаний. Мне захотелось броситься вверх по лестнице и ворваться в свою старую комнату.

Но я попыталась сохранить трезвость ума и пошла вдоль увитого плющом забора. Я остановилась у ворот, слушая грохот волн, разбивающихся о скалы.

Многое изменилось с тех пор, как я в последний раз здесь стояла. Вместо широкой лужайки с каменной дорожкой, которая поднималась к лестнице, ведущей на крыльцо, теперь красовался роскошный сад. На специальных решетках были развешаны виноградные лозы, но листья еще не распустились. Была всего лишь ранняя весна, и все казалось каким-то безжизненным.

На больших прямоугольных клумбах, отделанных шероховатыми обтесанными бревнами, кора с которых была соскоблена долотом, не было заметно еще ни росточка. Повсюду была лишь черная, влажная земля, и кое-где торчали одинокие голые кустарнички.

Никогда не любила сады. Им требуется слишком много внимания, и если вовремя ими не заняться, то либо умрут какие-нибудь цветы, либо, наоборот, сад зарастет и одичает. Скоро тут будет самый настоящий хаос, подумала я.

Что ж, хотя бы сам дом выглядел ухоженным. Должно быть, мама недавно его покрасила.

Интересно, чем она сейчас занимается?

И что она скажет, когда откроет дверь? А что скажу я?

Отчаянно потирая руки, чтобы отогнать утренний холод и подготовить себя ко «встрече с прекрасным», я открыла ворота. Петли мяукнули, словно старая кошка. Я вошла в сад и пошла вверх по дорожке к крытой веранде.

Подойдя к двери, я осторожно постучала. Дверь открылась почти сразу, и на пороге появилась моя мать, Кора, в таком знакомом розовом халате с помпончиками на поясе. Как я хорошо все это помнила. Мамины светлые волосы стали совсем седыми, но глаза были все те же.

– Софи, – не сразу произнесла она и положила руку на сердце.

Неужели мама знала, что я приду? Она не выглядела удивленной.

– Ты пришла.

Она снова сделала паузу.

– Рада тебя видеть. Я так долго тебя ждала.

Мне было трудно в это поверить.

Меня одолевал гнев. Почему тогда она оставила нас столько лет назад? Как она могла так поступить?

И почему папа не смог заставить ее остаться?

На мгновение мне захотелось повернуться и уйти, а потом я подумала: какой во всем этом смысл? В моей жизни что, не хватает событий?

Только кое-что меня остановило. Возможно, Меган. Ведь это же она велела мне приехать сюда, и если я уйду, то подведу дочь.

Кроме того, мне стало интересно. Когда там, в озере, мы говорили с моей пятилетней дочерью, казалось, Меган знала о моей жизни слишком много. Она казалась чрезвычайно мудрой, как будто это не я была ее матерью, а она – моей.

Наверное, когда Меган умерла, она испытала настолько же сильные эмоции, как и я, нечто, не укладывавшееся в картину моих знаний об этом мире или о том, что есть вокруг. Только дочери не было в живых уже целый год, а я побыла на том свете лишь короткое время.

– Почему? – спросила я мать, стоя на крыльце дома, где прошло мое детство, и нервно передергиваясь. Я прошла огромный путь. И не могла не задать вопрос, который преследовал меня всю мою жизнь. – Почему ты ушла? Ты что, не знала, сколько боли ты нам причинила?

На лице мамы отразилось беспокойство.

– Почему? Это очень сложный вопрос, Софи. Думаю, тебе лучше войти, и тогда мы сможем обо всем поговорить.

Сделав шаг назад, она открыла мне проход.

Что ж, самое время.

Пока мама запирала за собой дверь, я с беспокойством рассматривала знакомые цветочные обои в прихожей, стеклянную банкетку и ободранные крючки для одежды в гардеробе, а также резные дубовые перила на широкой лестнице. Мне было физически больно смотреть на все это, потому что эти вещи напоминали мне о той счастливой жизни, которую я когда-то знала. До того, как все рухнуло.

В доме было тихо. Ни работающего радио или телевизора, один только шум моря влетал в открытое окно гостиной.

Мне было интересно, как моя мать смогла столько лет прожить в этом гигантском старом доме в одиночестве, но тут я вспомнила, что она вообще предпочитала быть одна, иначе никогда бы нас не оставила.

– Проходи на кухню, – сказала мама. – Я как раз собиралась поставить чайник. Ты выглядишь неважно, так что чашечка чая тебе точно не помешает.

Решив держать себя в руках, я последовала за ней.

Стены кухни были выкрашены в желтый, а на них красовались шкафы из вишневого дерева, а посередине возвышался стол с новенькой столешницей из гранита. На окнах были резные наличники зеленого цвета. Рядом с задней дверью стоял высокий встроенный книжный шкаф, где мама хранила кулинарные книги – раньше его тут не было. Кое-что из обстановки изменилось. Исчез стол в стиле 50-х годов с белой столешницей и сверкающими хромированными ножками.

– Когда ты купила этот шкаф? – спросила я, проведя рукой по дереву. – Он восхитителен.

– Правда? – ответила она. – Всегда считала, что этому старому домику под стать исключительно мебель в традиционном стиле.

Мама права. Дом был в стиле эпохи викторианской Англии. Зачем здесь нужен стол с алюминиевыми ножками.

– Садись, пожалуйста, – сказала мама и зажгла конфорку.

Я потерла руки и села, думая, как долго еще мы будем соблюдать эти ритуалы вежливости, прежде чем она, наконец, ответит на мои вопросы и сможет все со мной обсудить.

Пару минут мама что-то искала по всей кухне. Наконец она нашла чайные пакетики и промыла чайник.

– Может быть, ты удивишься, – сказала мама, – но я всегда была в курсе событий твоей жизни. Твой отец мне все рассказывал, особенно когда случилось несчастье с Меган.

У меня аж сердце дрогнуло, так неожиданно это оказалось для меня, особенно то, что моя мать говорила про Меган.

– Рассказывал? Вы что, поддерживаете связь?

Папа никогда не говорил об этом.

– Да, – ответила она. – Я знаю, тебе трудно это принять. Мне очень жаль, Софи. Мне грустно, что я так и не успела познакомиться с Меган.

У меня в горле запершило. Я ни слова не могла вымолвить. Мне все еще было больно говорить о дочери, а еще больнее оттого, что моя мать отсутствовала все эти годы и даже не послала открытку с соболезнованиями, хотя знала, что происходит… Лучше не стало. И, конечно же, я ничуть не была заинтересована сглаживать ее вину.

Мама одарила меня взглядом, в котором читалось все, кроме одобрения.