в Кронштадте в законченном виде. Вид был очень даже контрреволюционный.

  Поэтому 20 апреля 1921 года петроградское ЧК принимает решение: «расстрелять».

  Вместе с Вальком и «неарестованным» тогда Вершининым расстреляли Коровкина Ивана Дмитриевича, матроса линкора "Севастополь", председателя судового комитета, который всерьез рассматривал идею командного состава затопить линкор к чертям собачьим. А как же эту идею не рассматривать, коль ее предложили? Рассмотрели — и отклонили. Получите высшую меру.

  Кочегара того же парохода Савченко Луку Фадеевича тоже шлепнули, потому что ездил вместе с Вершининым по агитаторским надобностям. Когда команда форта «Красноармейский» арестовывала коммунистов, стоял рядом и ковырялся в носу. Конечно, контрреволюция прямо под носом, а он — нос по ветру.

  Баталера ледокола "Ворон", Саричева Кирилла Алексеевича, коммуниста с октября 1919 по сентябрь 1920 года, присовокупили к казненным, потому что вышел из партии. Имел возможность уехать в Петроград, но остался в Кронштадте, когда образовался Ревком. Вражина, без всякого сомнения.

  Да многих расстреляли. И по решению ЧК, и без такового.

  Над землей бушуют травы,

  Облака плывут кудрявы.

  И одно — вон то, что справа,

  Это я.

  Это я, и нам не надо славы.

  Мне и тем, плывущим рядом.

  Нам бы жить — и вся награда,

  Но нельзя.[4]

   А 11 человек расстреливать не стали, четверых даже отпустили. Гуманность и правосудие, конечно, восторжествовало.

  Тойво с бойцами прибыл в расположение своей школы финских командиров, и пару дней старались не разговаривать друг с другом. По случаю успешного завершения операции всех красных финнов-участников освободили от комендантской службы на две недели, тем самым предоставив вечера в полное их распоряжение. А куда девать эти вечера?

  Отправиться в город и забухать там. После Кронштадта как-то тягостно было на душе. Баня, девушки, алкоголь — способ верный, но не очень правильный. Гораздо правильнее — посетить музеи и выставочные залы, сходить на спектакли, концерты классической музыки, пообщаться с литературными кругами, участвуя в интеллектуальных дискуссиях.

  Последнее — как раз то, что нужно мятущейся душе. Литературные круги в Петрограде — это поэты и поэтессы. Ну, и критики, конечно же. Повезет — можно какого-нибудь подражателя Максима Горького сыскать. Писатели ускакали заграницу, или затаились на каких-нибудь нереквизированных дачах.

  Красные финны прекрасно отдавали себе отчет и отчет тому, что они могут сделать, посетив литературные круги. Дух «Револьверной оппозиции» еще будоражил умы, разрядить обойму в поэта, поэтессу, литературного критика или подражателя Максиму Горькому — это святое дело. Чреватое, однако, проблемами с новой социалистической законностью.

  Какие уж тут музеи и театры с концертами! Пошел в город, купил бутылку водки весом в полтора литра — а дальше, как масть пойдет.

  Вот и оказывались курсанты интернациональной школы командиров в одних и тех же местах, вот и вели они там разговоры по душам, в то время, как пустели бутыли, в бане становилось все душнее, а приглашенные по такому случаю девушки — все красивее.

  - Я думаю, везде надо искать рациональное зерно, - сказал Оскари Кумпу, кутаясь в простыню.

  - Я думаю: рациональное зерно даже искать не надо, - согласился Антикайнен, смахивая пот со лба.

  - Какие вы, право, скучные, - сказала оказавшаяся возле стола дама, в то время, как из парилки раздавались смех и повизгивание ее подельниц.

  - Это кто? - спросил Оскари.

  - Это никто, - ответил Тойво.

  - Сами вы — никто, - сказала, нисколько не смутившись, дама, скинула простыню и ушла, стараясь покачивать бедрами, в парную.

  Кумпу проводил ее тяжелым взглядом и без всяких эмоций заметил:

  - Вот это круп!

  Круп — это очень лошадиный термин, но Тойво возражать не стал.

  - Еще до Олимпиады в Стокгольме я был совсем юным, - начал говорить Оскари.

  Антикайнен оглядел его критическим взглядом: да и сейчас он совсем не старик, огромный, как медведь, мастер греко-римской борьбы.

  - Шел я домой с тренировки, а темно вокруг и пустынно. Забор какой-то тянется, я отчего-то устал, как собака, а забор этот все не кончается. Чертыхнулся, дьявола вспомнил, луна вышла. Гляжу, а вот и он собственной персоной: над бесконечным забором голова рогатая и огромная. Дышит тяжело — сейчас набросится и в пекло утащит, - тем временем продолжал Кумпу.

  - За что? - поинтересовался Тойво.

  Оскари распахнул простыню и склонил голову, словно что-то разглядывая.

  - Ну, не знаю, - вздохнул он и поежился. - Хотелось бы верить, за волосы на голове, или за руку. Не должен дьявол глумиться над первым встречным.

  - Нет, - поперхнулся пивом из кружки Антикайнен. - Я не имел ввиду: за какое место? Я имел ввиду: почему, по какой-такой причине?

  - А, - спокойно сказал Оскари. - Вот ты о чем. Кто же этого дьявола разберет, зачем он честных пацанов в ад утаскивает? Все ж мы не без греха. В день рождения становимся грешными (syntymapaiva — день рождения, synti — грех, по-фински, здесь и далее примечания автора).

  Из парилки вышли голые девицы, и вместе с ними голые красные финны. Курсанты интернациональной школы командиров были действительно красные, не только в душе и по государственным мотивам.

  - Эх, снега нету, - вздохнул один из них. - Сейчас бы в сугроб броситься!

  - Так сходи на улицу, - предложил ему Тойво. - Там этого добра еще достаточно.

  - Там не снег, там грязь с собачьими выписками, - назидательно ответил тот.

  - Прописками, - проговорил Кумпу. - Пошли и мы, что ли, погреемся.

  Они отправились в парную и усердно побили друг друга березовыми вениками, разгоняя густые клубы пара, выдаваемые каменкой. Призрак Кронштадта стал отступать. Где-то за дверью повизгивали девушки, звенели стаканы и нестройные мужские голоса невнятно говорили тосты.

  Баня душу лечит. И тело тоже лечит. Баня все лечит.

  Когда они присоединились к товарищам за столом, чувство того, что они излечились наличествовало у всех. Настроение от этого, конечно, стремительно повышалось. Образовалось некое сообщество, банное сообщество, где все банщики — братья, где все банщицы — сестры. Правда, братья не были братьями сестрам, а те, в свою очередь, как бы не были сестрами братьям. И по именам друг друга почти не называли, потому что, как следует разгорячившись, позабывали их нахрен. Как же хорошо в бане!

  Правда, банные братья понимали, что едва только они уйдут отсюда, как обретенное здоровье начнет медленно тратиться. И не потому, что похмелье, а потому что от