Когда туман рассеялся, точнее, стремительно растаял, открылась страшная картина: громадная кирпичная труба, торчащая из кочегарки, резко накренилась, по ней поползли круговые трещины. Все жильцы, как завороженные, смотрели на нее и отпрянули назад. Труба могла потащить за собой весь дом, и он рухнул бы на глазах. Фатимкина мама стала лихорадочно кричать, чтобы те, кто еще не вышел, быстро выбегали на улицу. Появившаяся еще одна здоровенная трещина извивающейся змеей сползала сверху, с пятого этажа на первый, сначала тихо, потом с глухим гулом. Она, словно специально нацеленная, рассекала дом там, где была Лилькина комната, прямо по центру их балкона.

Парадная медленно, а потом все быстрее стала проседать. Дом заходил ходуном. Все в шоке наблюдали, что будет дальше. Мыто хоть устоим, или нас ждет та же участь? Нет, наш стоит, и вроде треск прекратился, но возвращаться к себе люди боялись, да и прибывшие раньше других спасательных служб пожарные запрещали. Так и кантовались целую ночь во дворе, и лишь к утру нам разрешили вернуться. Находиться внутри было жутковато. Мама с бабкой отправили нас с Алкой к Лене с Жанной, собрали наскоро небольшие узлы с самым ценным. Смех и грех, самое ценное – Алкина сберкнижка с небольшой суммой и документы. Еще какие-то бабкины старые письма, которые она хранила в тайне от деда еще, наверное, с начала века. Может, любовные. Если так и дед прознал бы, нашей Пелагее Борисовне не сдобровать, поколотил бы ее Павел Антонович, частенько поднимал на бабку руку. Суровый был мужик, мне тоже доставалось, один шрам до сих пор напоминает.

Во дворе, когда мы с нашими узелками спустились вниз, главный инженер, окруженный взбудораженными жителями, убеждал, что нам ничего не угрожает. Он уже успел обойти несколько квартир и теперь клятвенно обещал, что сегодня же установят «маячки», а по ним решат, как поступать дальше.

– Вы зря волнуетесь (ничего себе – зря), я гарантирую, у вас будет все в порядке, ваш дом собран из тяжелых железобетонных блоков, и он не рухнет.

С Лилькой все обстояло значительно хуже. Детский сад в спешном порядке закрыли. За два дня снесли трубу, ее разбирали вручную. Всю парадную укрепили деревянными подпорками. Удивительно, но соседние с Гуревичами квартиры и те, что напротив на лестничной клетке, не пострадали, трещины, хоть и были, но не опасные. Так что семья полковника Гутиева с нашей подружкой Фатимкой продолжали жить. Отселению подлежал только Лилькин отсек.

Меня еще мучала мистика, связанная с Лилькиным проклятием. От дядьки я позвонила на работу и сообщила о произошедшем. Мне разрешили на работу не выходить. Душа, конечно, была не на месте, как там бабушка, мама и Лилька с Ритой Евсеевной. Ко всем их неприятностям еще и эта, пришла беда – открывай ворота. Куда они теперь денутся? На улице не останутся, приютим, конечно, у себя, пока решится их вопрос, должны же им выделить хотя бы временное пристанище. Леонид Павлович съездил на место и не велел нам с Алкой пока туда рыпаться.

Все-таки я не послушалась дядьку и, не дожидаясь Алки с работы, поехала домой. Ни Лильку, ни ее маму уже не застала. Еще днем им выдали ордера на другую площадь и в авральном порядке переселили. Фатимка сказала, что куда-то на Судоремонтный поселок. Наутро, едва переступив порог базы, я, не заглядывая к себе в отдел, сразу понеслась в отдел кадров. Завидев меня, Лемешко нахмурился, видимо, что-то хотел выдавить из себя, но только махнул рукой: мол, я все знаю, мы же все люди, понимаем. По приказу Лильку отправили в отпуск, я за нее получила отпускные, еще наш профсоюз выделил ей материальную помощь.

Внешне поселок судостроительного завода производил приятное впечатление. Широкий проспект тянулся от Пятой станции Большого Фонтана до Первой станции Черноморской дороги, бывшей Люсдорфской. Центральный проспект назвали в честь Патриса Лумумбы. Посреди него были высажены деревья, вдоль широких тротуаров двухэтажные симпатичные особнячки, окруженные уютными палисадничками с кустами и цветами. Все это должно было вызывать восхищение и показать всему миру, как партия заботится о простых рабочих. Действительно, все, что нужно было для жизни, там было – и школа, и детские сады, магазины, даже наш придворный любимый кинотеатр «Вымпел».

Искать Лильку долго не пришлось, в местном домоуправлении тут же дали адрес, случай-то какой, не каждый день дома рушатся. Но что я застала внутри этого с виду приятного особнячка, куда их поселили… Комната в коммуналке. До них там обитал какой-то пьяница, который месяц как умер. Все, что можно было бы поломать, было поломано, выбито, испохаблено. Посреди гора мусора, ее неделю надо разгребать. По коридору и кухне шастали синюшные строители коммунизма. Они были страшно возмущены, что им подселили блатных жидов, ладно бы еще славян, да и вообще имели сами виды на эту комнатку.

Лилька с мамой даже не удивились моему приходу, как я быстро их нашла. Никаких радостных эмоций. Выражение лица, как, наверное, у приговоренных к долгому тюремному сроку. Лилька говорить не могла вообще, только молча расписалась за деньги. Рита Евсеевна вдруг разрыдалась, просила у дочери прощения, что привезла ее в эту сучью страну и обрекла на такие мучения. Клялась, что ляжет костями, но, во что бы то ни стало, она ее отсюда увезет. Потом уставилась на меня. Я ужаснулась от ее взгляда. Смотри, смотри, как над нами измываются, читала я в нем, чего же ты не радуешься? Лучше в лагере, чем в этой комнате с такими соседями, нам не привыкать, мы уже там побывали, свое отсидели, ваших райских кущей нахлебались. Все у нас забрали, все. Жизни наши еще нужны – так и их скоро отнимут.

Мне стало не по себе. Лично я чем перед ними провинилась? Я этого выдержать больше не могла – как Рита Евсеевна ползала между тюками, вращая безумно глазами. Немедленно уйти, но как оставить их сейчас одних, наедине со своим горем.

– Тетя Рита, успокойтесь, нас тоже могут выселить, у нас тоже трещины. Спать боимся, бабушка всю ночь караулит. Отопление отключили, холод собачий, а у вас хоть тепло. Я завтра загляну, уберемся в комнате, все перемоем. Пожалуйста, успокойтесь, ну, ради Лильки.

Рита Евсеевна обессилено плюхнулась на какой-то узел.

– Мы же никому здесь не нужны, с нами одна морока, так отпустили бы, и комната свободна, эти пьянчуги только об этом мечтают.

Из коридора донесся грохот, будто кто-то споткнулся и упал. Я выглянула за дверь. Отталкиваясь от стенки к стенке, не шел, а полз дядька в одних трусах и майке. За ним тянулась вонючая полоса блевотины.

– О, еще одна проб…дь, – он вытаращил на меня свои залитые алкогольной дрянью глаза. – Серега, иди сюда, нам мало этих двух сук, так и третья объявилась.

– Кто? – я рассвирепела. – Я тебе, б…ь, хавало твое грязное сейчас заткну. – Обрушив на мужика еще немало из специфического словарного запаса, бытовавшего на базе (двух лет вполне хватило, чтобы освоить его), я выбежала на улицу к телефону-автомату. Была не была, нарушу строгий запрет Леонида Павловича прикрываться его именем, пускай он потом меня обкладывает более приятным матерком. Я набрала знакомый мне номер ближайшего отделения милиции, не так давно обращались туда с Алкой с просьбой навести порядок у нашего магазина.