– Оля, у меня тоже недавно умер муж, а мама, слава богу, жива.

– Лилька, Рита Евсеевна здравствует? Дай ей трубку.

– Она не со мной живет, в специальном доме для пожилых людей. Ей нужен постоянный уход, а я работаю, дети учатся, у них уже своя взрослая жизнь. У меня двое, Симон и Кевин. Оля, какая Настенька у тебя красивая, вся в тебя, Миша фотографию показал. Сколько ей? Девятнадцать? Пусть к нам приезжает учиться.

– Лилька, ты истратишь кучу денег, мне неудобно. Продиктуй свой номер, я перезвоню.

– Нет, подруга, эту роскошь я могу себе позволить. Знаешь, что меня больше всего поразило? Ты-таки тоже уехала из Одессы. Я сюда, ты в Москву. Я когда-то так мечтала жить в Москве, не вышло. Рада, что ты мою мечту осуществила.

– Судьба, Лилька, у каждого своя судьба.

Ровно через год мы сидели в ее сиднейском доме в Ашфиль-де, так же крепко обнявшись, и так же долго молчали, как тогда при расставании в ванной, плакали и не стеснялись слез. Тогда это были горькие слезы, теперь – слезы радости. Наверное, это тоже судьба – встретиться через двадцать пять лет, нет, даже через двадцать шесть. Еще спустя год Лилька на моей подмосковной даче, сияя от счастья, слушала русские народные песни, которые так задушевно пели мои соседки Валентина и Мария. Муж на лужайке перед домом колдовал над мангалом, и дымок от него, как одесский туман над черноморской волной, расстилался по-пластунски по стриженому газону и уползал к сливовым деревьям и за густые кусты с черной и красной смородиной и крыжовником. Лилька, глядя на меня, помогала нанизывать на шампуры куски замаринованного мяса, прокладывая между ними овощи; ей, чувствовалось, не терпелось вновь ощутить во рту давно забытый вкус настоящего шашлыка. А пока под пельмени, картошечку в мундирах с селедкой, квашеную капусту, приправленную клюквой, и ядреные, собственного засола огурчики и помидоры мы своей женской компанией «расправлялись» с графинчиком водки.

Я наблюдала за Лилькой, с каким удовольствием, причмокивая, подружка уплетала за обе щеки национальную русскую еду и совсем не морщилась от национального русского напитка. Мне показалось, что Лилька напрочь отключилась от своего австралийского бытия, совсем забыла про эти тридцать часов долгого перелета; она была на седьмом небе, которое в этот теплый летний вечер темно-синим ковром повисло над шумящими от легкого ветерка березами и все затянулось звездами.

– Лиля, скорее иди сюда, посмотри, какое чудо, где еще такое увидишь?

Огромный бордовый шар медленно сползал с небесных высот и так же не спеша, освещая окрестности последними лучами ушедшего дня, садился где-то за стеной древнего Иосифо-Волоцкого монастыря, куда мы подружку возили накануне, показывая панораму, на фоне которой Сергей Бондарчук снимал горящую Москву для «Войны и мира».

– Лилька, ты представляешь, у нас закат, а у вас там, в Австралии, рассвет. Новый день начинается, что он нам принесет?

– Оля, ущипни меня. Неужели это правда – и эти звезды, это солнце приплывают к нам отсюда, с твоей дачи?

– Наверное, наоборот, но какое, Лилька, это имеет сейчас значение. И эти расстояния, и годы разлуки, когда мы с тобой опять вместе. А в Одессу не тянет смотаться?

– Не поверишь – тянет. По Приморскому бульвару и Дерибасовской прошвырнуться, на Привозе поторговаться, с Фатькой повидаться. Сколько лет, сколько зим. А не знаешь, Юрка Воронюк жив?

Я почувствовала: моя Лилька оттаяла.

А годы летят, наши годы, как птицы летят. Мне уже двадцать семь лет стукнуло. Для женщины уже что-то. На работе отметили, надарили подарков, цветов. Дома ограничились скупыми поцелуями и поздравлениями. Со своим женатым другом сходила в ресторан – и все.

За унылыми рабочими буднями не заметила, как лето проскочило. Ну и ладно, зато наступила мягкая, любимая всеми одесситами тихая теплая осень. В тот день я сражалась в стройбанке за выделение нам ссуды на строительство еще одного промышленного холодильника для хранения фруктов и овощей. О родных одесситах, между прочим, заботились, чтобы у них до следующего урожая хватало и картошки, и лука, и яблок. Прицепились к моим расчетам окупаемости, пришлось сражаться за каждую циферку. Намучилась; пока убедила, меня уже всю трясло, вышла злая, уставшая.

Возвращаться сразу в контору не хотелось. Такой чудесный день, а из-за своей работы ничего вокруг не вижу. Чуть свет на базу, поздно вечером обратно. Без просвета день за днем, год за годом. Раз уж в центре оказалась, решила пройтись по любимым с детства местам, обязательно нахлынут какие-то воспоминания. В конце Приморского бульвара дворец Воронцова, сюда нас, первоклашек 45-й женской школы, привела моя первая учительница Варвара Петровна. Тогда в этом здании был дворец пионеров. Дома сохранилось фото: мы веселой гурьбой толчемся на этих ступеньках. Вот «тещин мост», по нему к моему институту можно теперь пройти напрямик. А эти камни, выложенные у обрыва, должны помнить меня, как я часто бегала в большую институтскую переменку, чтобы посмотреть на порт. Глупая влюбленная студентка, вся еще в своей первой любви. Что я только не шептала обветренными губами. Где ты, мой капитан, в каких морях-океанах ходишь, чувствуешь ли, как я жду тебя? Пора, наконец, нашей тайне раскрыться, пусть все узнают о ней. Девичья наивность, первая влюбленность. Мечтала увидеть «Алые паруса» гриновские, а получила первое крещение: месть мужским коварством. Теперь-то мне смешно, а вот тогда…

А эта скамейка на бульваре памятна тем, что на ней фарцевал в свое время Сенька-гнида, приторговывал сигаретами и пластинками. Говорили, он женился и эмигрировал, как многие другие мои знакомые и друзья. Моя закадычная подружка Лилька Гуревич уже обжилась с мамой в Австралии. Там вышла замуж, родила. За эти годы пол-Одессы сбежало. А кто не успел выехать, того загребли… или того хуже. Иду по родному вроде городу, а он как чужой, ни одного знакомого лица. Порт внизу бурлит, наш неутомимый одесский вечный труженик. Сколько лет дедушка мой здесь отбарабанил, орден Ленина заработал. Их всего несколько человек в пароходстве тогда такую награду получили. Самое крупное во всем мире – Черноморское пароходство, больше всего прописано в нем судов. Где-то на них ходят в рейсы мои бывшие кавалеры школьных и студенческих лет. Как все это давно было, как в прошлой жизни.

Куплю мороженое, присяду, посмотрю на людей. Скамейки, как всегда, почти все заняты. Молодые мамаши с колясками расположились. Еле нашлось местечко, рядом с упитанной рыжеволосой теткой с девочкой, по всей видимости, первоклашкой. И мамочка, и девочка были одеты как типичные морячки. Здесь в это время всегда жены моряков собираются. Друг у друга узнают, где, в каких водах суда, на которых плавают их близкие. Девчонке не сидится на месте, все время крутится. Мамаша ее ругает, не стесняясь в выражениях. Краем уха услышала, как она выговаривала ребенку:

– Успокойся, посиди, сейчас он пройдет медкомиссию и вернется. Я ему все расскажу, как ты себя ведешь, бесишься, меня не слушаешься.