– Это очень известный боевой генерал в отставке, – все еще не отключился главный врач. – Так что вы с ним там поаккуратнее…

– А что, Евгений Васильевич, нельзя заслуженному человеку специализированную кардиологическую бригаду послать? – делано наивным тоном спросил я.

– Валера!.. Все нарасхват. Вы же знаете, что сегодня день и ночь повышенной солнечной активности…

– И даже ночь?

– …и люди с сердечно-сосудистыми заболеваниями мрут как мухи.

– Я в курсе, Евгений Васильевич!

– Ну так не задавайте глупых вопросов! Не будем перегружать эфир. Скажу только, что кардиологическую бригаду я направлю по указанному адресу при первой возможности. А пока вся надежда, Валера, на вас.

– Все ясно! Постараюсь оправдать оказанное доверие. Отбой!

«Ишь ты, – подумалось мне, – наверное, пациент весьма серьезный, раз сам главный им занимается лично». То, что Новиков оказался на рабочем месте в столь поздний час, меня удивило меньше всего, поскольку я знал, что он готовит докторскую диссертацию на тему «Воздействие ПСА (повышенной солнечной активности) на обострение хронических заболеваний». Конечно, практические данные ему были просто необходимы, и потому наверняка он не отстанет от меня и непременно будет расспрашивать о моих ночных пациентах после дежурства. Так бывало уже не раз. Будет и теперь.

На звонок в дверь тут же ответил женский голос:

– Кто там?

– «Скорую» вызывали? – привычно спросил я.

Дверь тут же распахнулась, и передо мной предстала молодящаяся женщина в роскошном халате.

– Проходите! Федор Петрович в комнате налево.

Седой как лунь старец был в сознании.

– Проклятая кардиофобия! – проговорил он, тяжело дыша. – После инфаркта я так страшусь любых неполадок в работе своего «мотора», что даже незначительные сбои принимаю чуть ли не за катастрофу…

В том, что у пациента была острая сердечная недостаточность, сомневаться не приходилось. Об этом свидетельствовало и его полусидячее положение в кровати. К тому же я довольно быстро установил, что вены шеи переполнены, количество циркулирующей крови повышено, но при этом наблюдается понижение артериального давления, сочетающееся с повышением венозного. Дыхание учащено, усилено и затруднено…

Узнав, что в течение нескольких дней больной не принимал препаратов наперстянки, я медленно ввел внутривенно строфантин с сорокапроцентным раствором глюкозы. Затем сделал подкожную инъекцию кардиомина.

Облегчение у больного наступило почти сразу же после уколов. Теперь я мог спокойно дождаться приезда специализированной бригады «скорой помощи» и передать пациента им.

Разговор о трудах Лазарева возник по инициативе Пономарчука.

– Мне кажется, что я сам виноват в своей болезни, – сказал он, беспокойно оглаживая одеяло поверх груди правой рукой. – Недавно прочитал книжку Лазарева и выписал для себя причины, которые, по его мнению, приводят к тяжелым недугам. Вот они: обида на кого-то, убийство любви, злословие в адрес родственников. Всего этого в моей жизни было предостаточно. Отсюда делаю вывод, что все это и явилось причиной моего наказания высшим разумом…

– Основная мысль в трудах Лазарева сводится к одной очень весомой фразе: «Человечество подошло к тому рубежу, за которым либо духовное возрождение, либо гибель», – заметил я, укладывая свой медицинский инструментарий в переноску, и тут же добавил: – Спасаться будет каждый в одиночку. И спасти нас может только осознание того, что каждый ответственен за судьбы всех людей и даже за всю Вселенную.

– Красиво! – с трудом улыбнулся Федор Петрович. – Стоит только об этом подумать, тут же становится как-то легче дышать, и сердце болит куда меньше…

Так мы беседовали около часа, пока меня не сменили у постели больного приехавшие кардиологи.

Когда я уходил, Пономарчук попросил:

– Знаете что, от госпитализации я все равно откажусь… Навестите меня как-нибудь! С вами очень интересно разговаривать…

Спускаясь вниз по лестнице, я неожиданно столкнулся с каким-то подозрительным типом с бегающими глазками. Он явно интересовался тем, что происходило в восемьдесят первой квартире, и в то же время старался этого интереса не показывать…

К старому генералу я смог заехать через неделю, но его уже не было в живых.

– Он убит, – просто сказала мне та же молодящаяся дама, впустившая меня в первый раз.

– Как убит? – не понял я.

– Из-за его боевых наград… – пояснила она, горестно покачав головой. – Убийцы забрали три ордена Ленина, орден Великой Отечественной войны первой степени, три ордена Боевого Красного Знамени и орден Красной Звезды… Там были польский крест и еще несколько ценных наград…

«Постой-постой, – подумал я тогда, – уж не тот ли парень с бегающими глазками повинен в смерти старого генерала? Ведь он явно следил за квартирой Пономарчуков…»

…Я вспомнил того парня, которого приметил на лестничной площадке в доме отставного генерала. Он же участвовал и в нападении на меня, когда в моей квартире находились старинные ордена… Все сходится! Как же я не подумал об этом раньше?..

…Переход в экстрасенсорном восприятии от рассказа фельдшера к исповеди Пашки-Мозоля на этот раз произошел настолько незаметно, что Буров даже спутал их поначалу и только чуть позже переориентировался…

…Думать никогда не мешает. Но со мной иной раз происходит черт знает что, я сначала делаю, а потом думаю… Примерно так же получилось и во время моего недолгого пребывания в провинциальном Ельце.

С командой Костомарова я познакомился по распоряжению Телегина. Именно для встречи с ними я и отправился в глушь на самом медленном в России пассажирском поезде Москва – Елец, который останавливается почти у каждого телеграфного столба.

Мало того, что я из-за бессонной ночи, проведенной в обществе беспокойных попутчиков, которые зачем-то тащили с собой грудного младенца, пребывал в полной прострации, так еще и ранним утром поезд простоял битых два часа на каком-то забытом Богом полустанке и прибыл в Елец в полдень с приличным опозданием.

В общем, в городском Дворце культуры, где по воскресным дням собирались на посиделки члены местного военно-исторического клуба, я оказался в тот момент, когда все уже расходились по домам.

– А мы вас ждали-ждали… – проговорил высокий детина с бритой головой и серебряной серьгой в ухе, встретивший меня у входа. – Вы Павел Прохоров? Нам сообщили о вашем приезде из Москвы…

– Где бы нам пообщаться? – спросил я, намекая на то, что не против был бы пообедать в каком-нибудь местном ресторанчике, и тут же задал второй вопрос: – Вас как звать-величать?