Подслушивали под чужими окнами: если внутри шумят, ругаются — в плохой дом выйдешь, если смеются — в хороший, веселый.

Повсеместно выходили полоть снег: собирали его в полу шубы или полушубка, потом пригоршнями перебрасывали через левое плечо, приговаривая, припевая: «Полю, полю белый снег, полю, приговариваю: взлай, взлай собачка на чужой стороне, у свекра на дворе, у свекрови на печном столбе, у ладушки на кроватушке. Миленький, ау-ууу!»

Самым распространенным было гадание с петухом. Девушки раскладывали на полу щепотку крупы, кусок хлеба, ножницы, золу, уголь, монеты, ставили зеркало и миску с водой. Вносили и пускали петуха. Смотрели, что он клюнет в первую очередь: крупу — к богатству, хлеб — к урожаю, ножницы — суженый будет портной, золу — заядлый курильщик, уголь — к вечному девичеству, монеты — к деньгам, клюнет зеркало — муж будет щеголем, начнет пить воду — быть мужу пьяницей.

Кое-где выдергивали из стогов колосья: окажется с зерном — быть замужем за богатым.

Костромские девки клали матерям под матрасы сковороды, а под кровати сковородники — печь блины и кормить ими жениха.

Самым страшным было гадание ночью в пустой бане, где на лавке или на полке ставилось зеркало, по бокам него зажигались по свече, девица (женщины это тоже проделывали) садилась напротив и в полном одиночестве глядела в это зеркало. На воле мороз, нередко воет вьюга, скребется жестким снегом в стены, толкается в замкнутую изнутри дверь, в бане, конечно, не топлено, промозгло, зябко, по углам вязкая темь, язычки свечей от каждого движения тревожно трепещут, готовые вот-вот погаснуть, и потому гадающая старается вообще не шевелиться; глядит и глядит до боли в глазах в сумрачное зеркало, коченея от холода и страха — страшных шорохов и воя за стенами, и напряженно давящей тишины внутри, — глядит и глядит, пока кроме собственного отражения и банной мглы не увидит еще что-то или кого-то, что подскажет, обозначит ее дальнейшую судьбу. Иногда на это уходили часы, ни жива, ни мертва обратно возвращалась, а то за гадавшими даже ходили, приводили окоченевших и онемевших от ужаса. Всякое ведь виделось. Потому что в предкрещенские вечера нечистая сила особенно усердствовала, стараясь заполучить в свои поганые лапы еще хоть одну христианскую душу. Потому народ и назвал эти последние святочные вечера страшными.

Правда, и без озорства и хулиганства парней они не обходились: то поленницу повалят, то дверь снаружи чем ни то подопрут или ворота завалят, или на крышу потихоньку залезут и трубу заткнут тряпьем, и дым повалит в избу. Но и нечистые, мохнатые с копытцами ведь точно так же проказничали…

А с двадцать третьего на двадцать четвертое июня праздновался Иван Купала, или Иван Травник, как называли его кое-где. Хотя вообще-то на Руси указом царя Алексея Михайловича он был запрещен еще в семнадцатом веке, но все равно во многих местах праздновался, да и сейчас не забыт, например, на Волге. Да у растений в эти дни кончается буйный рост, они наливают свои лучшие соки, начинают созревать злаки, а нечистая сила будто бы именно тут и пытается нанести им наибольший вред, погубить уже наметившийся урожай. И, чтобы отогнать нечистую силу, люди зажигали в Иванову ночь костры, ибо огонь для злых духов самое страшное — полная погибель. На лучших видных местах зажигали, и никто в эту ночь не спал, даже грудных младенцев с собой приносили. Березы вокруг украшали цветными лентами. Проводили между кострами скотину, сами прыгали через огонь, чтобы очиститься отогнать всякую погань, спалить ее. Потом водили хороводы, пели, плясали, устраивали разные игры, догонялки:

Гори, гори ясно,

Чтобы не погасло.

Глянь на небо —

Птички летят,

Колокольчики звенят:

Диги-дон, диги-дон,

Убегай скорее вон…

Девушки пускали по воде венки: гадали — к какому месту приплывет, оттуда суженый будет.

Многие парились в эту ночь в банях только что связанными свежими вениками — такая парилка, говорят, самая что ни на есть здоровая.

И полезные лечебные травы все собирали именно на Купалу, уходили за ними в луга, в леса.

А у кого сердце было беспокойное и непугливое, и вовсе забирались в самые глухие лесные чащобы и овраги. Искали таинственный цветок папоротника, который, как известно, цветет только в эту единственную ночь, даже не в ночь, а всего лишь в какой-то час, отделяющий одну зарю от другой. И главное, что из многих, многих тысяч папоротников цветет всего лишь один. Причем тот, до которого добраться труднее всего. И лежка зверя может рядом оказаться — волчья или медвежья. И чапыжник вокруг непролазный — за рубаху цепляется, лицо в кровь дерет. А в вышине, над головой, на скрипучих черных деревьях кто-то вдруг жутко хохочет, и потом страшный скрежет по ветвям и ледяное оттуда дуновение. И кто-то вроде сзади грузно подкрадывается, тяжело пыхает. А если оглянешься — вмиг тихо станет, и все деревья в сизой мгле застынут черными чудовищами. Потом в другой стороне ухнет и засвистит длинно и кошмарно, так, что дух займется. И кто-то вцепится сзади в рубаху намертво. Или в ногу или в волосы. Вот тут уж надо про все забыть и рвануться из последних сил. И помнить только, что следует все время вверх глядеть. Как небо там деревьями совсем закроется, без единого просвета, как почувствуешь под ногами мягкую сырость и почудится тебе, что ты в страшную черную яму провалился, — тогда глаза вниз и смотри вблизи вокруг напряженно и долго — может, и увидишь тот цветок.

Красоты он будто бы необыкновенной: совсем простой, но лучше всех цветов на свете — переливается разными цветами и живет прямо на глазах. Живет так, что человек потом никогда этого забыть не может. И рассказать об этом не может. При его появлении все вокруг будто бы вмиг немеет, свист и уханье исчезают, и все деревья и травы замирают, как зачарованные, не шелохнутся. И ночь заметно светлеет, словно сумрак прогоняется трепетанием этого живого цветка. И человек не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

Это-то и есть самое страшное.

Потому что цветок папоротника — это ведь цветок счастья. И весь секрет в том, чтобы опять пересилить себя, оторвать от земли окаменевшие ноги, протянуть вперед окаменевшие руки и коснуться заветного цветка. Если коснуться, а лучше даже сорвать, то он повлечет тебя куда-то поблизости и остановится там, где тебе следует немедленно начать