«Может, так она проявляла привязанность к хозяйке», — предположил мужчина.

Адамом внезапно овладело нелепое желание внести ясность в обсуждаемую тему. Он повернулся к паре и пустился в объяснения:

«Они не красивые и не злые, они — уистити».

Мужчина рассмеялся, а женщина взглянула на Адама так, словно он был глупейшим из дураков и она всегда это знала, потом пожала плечами, и они ушли.

Солнце стояло совсем низко; посетители потихоньку расходились, освобождая пространство между клетками и столики кафе от вереницы ног, криков, смеха и ярких пятен одежды. С наступлением сумерек звери начали покидать свои искусственные берлоги и норы; они выходили на открытое пространство и потягивались, отовсюду доносились тявканье, визг, голоса попугаев и рычание голодных хищников. До закрытия оставалось несколько минут; Адам встал и подошел купить банан и орехи; взяв у него деньги, продавщица недовольно поинтересовалась:

«Собираетесь кормить обезьянку?»

Он покачал головой.

«Я? Нет — почему вы так решили?»

«Вы опоздали. Для кормежки уже поздно. После пяти кормить зверей запрещается, иначе они не проголодаются как следует и от этого заболеют».

Адам снова покачал головой.

«Это для меня, не для обезьяны».

«Тогда ладно. Это меняет дело».

«Ну да, для меня», — подтвердил Адам и принялся чистить банан.

«Вы же понимаете, зверям нельзя нарушать режим, это им вредно», — продолжила старуха.

Адам кивнул; он съел фрукт на глазах у продавщицы, но то и дело искоса поглядывал на уистити. Покончив с бананом, он открыл пакетик с орехами.

«Хотите?» — спросил он, и в глазах женщины впервые блеснуло любопытство.

«Спасибо, — ответила она, — с удовольствием».

Они доели миндаль, стоя у прилавка и глядя на обезьянку. Потом Адам скомкал пустой пакет и положил его в пепельницу. Солнце спустилось за деревья. Адам задал продавщице массу вопросов, его интересовало, как давно она работает в кафетерии зоопарка, замужем она или нет, сколько у нее детей, довольна ли она жизнью и любит ли ходить в кино. Он наклонялся к ней все ближе и смотрел на нее с растущей нежностью, как несколько часов назад смотрел на львиц, крокодилов и утконосов.

В конце концов она забеспокоилась. Когда Адам захотел узнать ее имя, она схватила тряпку и, тряся целлюлитными боками, принялась размашистыми движениями вытирать оцинкованный прилавок. Когда Адам попробовал взять ее за руку, она покраснела и пригрозила вызвать полицию. Где-то в глубине парка прозвенел звонок к закрытию. Адам решил уйти; вежливо попрощался со старухой, но она не обернулась и не ответила; он добавил, что еще до наступления зимы, прямо на днях, снова ее навестит.

Он вышел из кафе, пересек весь зоопарк в обратном направлении и направился к воротам. Мужчины в голубых комбинезонах мыли швабрами полы в клетках. Лиловая тень заполняла пустоты в пейзаже, наружу рвались дикие крики, душно пахло сырым мясом. Обе будки были уже закрыты. В воздухе у дороги — и даже у моря, где не было ни людей, ни животных, — витал едва ощутимый запах обезьян; этот запах способен незаметно пропитывать ваше тело, заставив усомниться в принадлежности к собственному, человеческому, виду.

G. Я знаю, что потом он каждый день, в один и тот же час, отправлялся ждать собаку на расположенный справа от пляжа пирс. На гальке среди отдыхающих ждать было удобней; но Адам хотел иметь свободу движений на жаре, вот и устраивался на открытом, обдуваемом свежим бризом пространстве, он садился на край пирса и спускал ноги вниз, к воде. Его взгляду открывалась вся перспектива пляжа, камни, кучки промасленных мятых бумажек и, само собой, купальщики, всегда одни и те же, всегда на привычных местах. Иногда ожидание длилось довольно долго: он сидел, привалившись к бетонному блоку, установленному здесь еще немецкими оккупантами в 1942 году, вытянув ноги на солнце и держа руку в кармане брюк, готовый в любой момент вытащить из пачки одну из двух полагавшихся на каждый час сигарет. Другой рукой он скреб подбородок, чесал голову или царапал ногтями камни пирса, выискивая пыль и песчинки. У него перед глазами был весь пляж, он видел, как приходят и уходят люди, слышал, как пересыпается у них под ногами галька. Но караулил он момент, когда из толпы незнакомых купальщиков выберется черный пес, направится к дороге, то и дело вынюхивая что-то в траве, будет весело скакать, а потом помчится по асфальту навстречу неведомому собачьему приключению.

И вот тогда, вырванный из оцепенения, как заарканенный мустанг, он продолжит преследование, не имея ни малейшего понятия о конечной цели и даже не надеясь ее узнать; он получал то странное, почти извращенное, удовольствие, которое заставляет человека машинально продолжать двигаться или подражать всему, что шевелится, ибо движение есть признак жизни, а значит, предположить можно все, что душе угодно. — Приятно длить движение, даже когда он бежит быстро, чавкая подушечками лап, как присосками, роняя на асфальт черные курчавые волоски, поставив уши, глядя прямо перед собой, и зваться — отныне и навек — зваться псом.

Без десяти два пес покинул пляж; перед уходом он немного поплескался в воде, и шерсть на лбу слиплась пушистыми косицами. Пыхтя от натуги, он взобрался на насыпь, прошел в нескольких метрах от Адама и остановился на обочине. Солнце било псу в глаза, и он часто моргал, на холодном носу играл солнечный зайчик.

Пес колебался, словно ждал кого-то; Адам спрыгнул с мола и приготовился стартовать. Ему пришла охота свистнуть, или щелкнуть пальцами, или просто выкрикнуть несколько слов, как делает большинство хозяев собак, что-нибудь вроде:

«Эгей, собачка!»

или

«Ко мне, Медор!»

но мозг не отдал команды, и намерение не стало даже попыткой жеста.

Адам просто остановился и стал смотреть на пса сзади; ракурс под этим углом был странный; лапы напружинены, спина с более редкой шерстью на хребте выгнута и напряжена, макушка кажется такой выпуклой, сильной и мускулистой, каких у собак не бывает.

Адам смотрел на затылок пса, на впадину на голове и стоящие торчком уши. Где-то далеко, в горах, зашумел-загрохотал по рельсам въехавший в туннель поезд. Правое ухо дрогнуло и повернулось на несколько миллиметров, улавливая фырканье локомотива, и тут же вернулось назад, когда внизу, на пляже, зашелся в крике ребенок, наверняка по какому-то ерундовому поводу: может, мяч лопнул или пятку порезал об острый камешек.

Адам ждал, замерев на месте; внезапно пес рванулся вперед, обогнул машину и помчался вверх по дороге. Он бежал по асфальту, вплотную к насыпи, и не оглядывался. До развилки шоссе он дважды останавливался; один раз — у заднего колеса припаркованного «олдсмобиля»; в этой машине не было ничего особенного, пес даже не взглянул на нее, не обнюхал и не поднял лапу на металлический колпак покрышки. Во второй раз он остановился, увидев спускавшуюся на пляж пожилую женщину с боксершей на поводке; она бросила взгляд на пса, потянула за поводок, повернулась к Адаму и сочла возможным сделать ему замечание: