Самохин не знает, даже не догадывается, что давно стал поводом для дежурных шуток оркестрантов, которые тоже ведь привыкли к нему как к родному. Потому что с тех пор Миша не пропускает ни одного их концерта.

Он узнал, что они выступают не только в филармонии, но, например, ездят с концертами по городам области, выезжают в соседние мегаполисы.

Начиная с конца марта Самохин следовал за ними, появляясь везде, где бы они ни выступали. У него возникли сложности на службе, часто приходилось брать отгулы и отпуск за свой счёт, постоянно переделывать рабочий график, однако он не замечал трудностей, целиком ушёл в концертную деятельность «Виртуозов барокко», которые очень скоро заменили ему несуществующую семью.

Дома у него появилась папочка, в которую он складывал рецензии на все выступления оркестра, интервью с художественным руководителем, хваставшим предстоящими зарубежными гастролями. Пока по Восточной Европе. Пришлось взять туристическую путёвку, снова отпроситься у начальства.

Оркестранты ахнули, когда увидели его гриву на фестивале в Варне, и уже не удивились, когда он появился на их выступлении в Будапеште.

Именно там, в Венгрии, он впервые увидел возлюбленную не во втором ряду со скрипкой, а на самой что ни на есть авансцене и за инструментом, похожим на маленькое пианино. Клавесин, решил для себя Самохин и ошибся, потому что это был вирджинал – редкая разновидность клавесина с особенно сухим, трескучим (поленья в камине) звуком, родившаяся некогда в Англии. Главной специальностью его предмета оказалась не скрипка, а именно вирджинал, которых в России не существовало и существовать не могло. Только здесь, в Европе, таланты Тани (так про себя называл её Самохин) открылись во всей чарующей полноте.

А потом он встретил её на улице, возле моста, одинокую и задумчивую. И снова не смог подойти и заговорить. А она шла, почти не касаясь земли, словно летела, думая о чём-то высоком, возможно, прокручивая в голове любимую мелодию. Шла и курила.

И он шёл за ней следом, на значительном расстоянии, и чувствовал себя совершенно счастливым. Когда он пытался рассказать эту историю знакомым или брату-близнецу Саше, все начинали отмахиваться, говорить про дурь, про блажь, про болезненную игру воображения.

Кто-то предложил немую девицу трахнуть и с лёту получил в ухо. Самохина вполне устраивало это тихое, незаметное для других счастье непричастности.

Олег Гагарин, бывший в курсе перипетий заочного романа, вздыхал и недоумённо разводил руками (мол, мне бы, меломаны, ваши заботы), но хотя бы не шутковал, а понимать пытался.

И Михаил Александрович Самохин был ему за это всецело благодарен.

31

Брат Михаила Александровича Самохина – Александр Юрьевич Королёв, красивый детина с густой шевелюрой, ямочкой на подбородке и большими, всегда удивлёнными глазами, вляпался в историю ещё более затейливую, чем у его единоутробного брата. Сашка Королёв влюбился во фрейлину русской царицы Елизаветы Петровны. Точнее, в девушку, которая играла роль особы, приближенной к русской великой царице.

Впервые Королёв увидел её на фотографиях, которые врач Денисенко принёс в реанимационное отделение, чтобы похвастаться прекрасно проведённым в Питере отпус-ком.

Туристические галочки расставлены безупречно: Летний сад, Эрмитаж, Мариинка. Далее следовали пригороды – Царское Село, Павловск, Петродворец.

На фоне всех исторических красот Денисенко нежно обнимал главную любовь своей жизни – хмурую очкастую змеюку Женю. Что он в ней нашёл? Непонятно.

Женя надменно хмурила лоб и старалась смотреть в сторону. Мол, мы не вместе, мол, в кадре она случайно… А Денисенко, похожий на Шварценеггера, на всех кадрах обнимал своё священное чудовище, словно бы хотел привязать к себе навсегда. Ну-ну.

И только в Петродворце он, явно для прикола, обнял другую. На террасе перед фонтанами, развлечения праздной публики ради, несколько актёрок нарядились в костюмы елизаветинской эпохи. Парики, мушки, пышные платья в струящихся шёлковых складках. Вот Денисенко и сфоткался с одной из них…

Саша Королёв потом долго рассматривал эту картинку, теребил подбородок…

Еще после из Питера приехал какой-то другой коллега или знакомый. Который вот точно так же, как и Денисенко, по приколу щёлкнулся в елизаветинском антураже.

Ординаторская стояла на ушах: фотографий хватило бы на несколько альбомов. То, что на первых фотографиях Денисенко казалось случайно захваченной врасплох красотой, оказалось неподъёмной правдой жизни: та самая, фрейлина!..

Королёв понял, что не может без неё жить. Что она нужна ему.

Он не знал, как она выглядит без грубого парика с накладными буклями, без всех этих блядских мушек, и какая она там, под корсетом. Но тем не менее воспылал страстью – на расстоянии, никогда не видя, не слыша, не нюхая объекта обожания.

Чудны дела твои, Господи! Королёв украл пару снимков, замусолил их постоянным ношением во внутреннем кармане пиджака. Он уже давно знал их наизусть, он уже давно не смотрел на них, просто носил как знак причастности.

Похудел, осунулся, стал задумчив, хотя спроси – о чём он сейчас думает, где находится? – Сашка бы и не ответил. Попытался писать стихи, не спал ночами, наконец, напросился в гости к Денисенко, слушал тупые разговоры очкастой Жени, а когда хозяева оставили его одного в комнате, коршуном кинулся к фотоальбому и похитил еще одну фотку, первую из увиденных. Даже не задумываясь о том, что может выдать себя зиянием пустой страницы. Хотя как выдать – зачем ему (или кому бы то ни было ещё) случайная, проходная фотография из Петродворца…

Наконец собрался в Питер. В Пулково было холодно, добирался до города в переполненном автобусе, кинул вещи в камеру хранения аэропорта, побежал на железнодорожный вокзал.

Электричка, фонтаны. Бродил мимо шумных толп, вглядывался в лица. Белобрысого парика не нашёл. Напился в садово-парковом ресторане. Ночью спускался по лестнице большого каскада и пел заглавную тему из «Шербурских зонтиков».

В ресторане к нему привязался немой человек с выразительными глазами. Что-то пытались друг другу объяснять. Немой кивал, выделывал гибкими пальцами всякие па… Песенку из «Шербурских зонтиков» пели вместе с глухонемым: Королёв – своё, случайный собутыльник – своё, гортанное, мучительное… Спускались обнявшись. Кино!..

Потом Александр Юрьевич Королев трезвел на берегу канала, встречал рассвет с видом на Кронштадт. Замёрз. На траве выступила роса. Появились первые посетители, парк снова ожил.

Придумал себе смотровую площадку со стороны нижнего парка – на том самом месте, знакомом по фотографиям. Ближе к полудню появилась она.

Под предлогом фотографирования познакомились, закадрились. Ужинали уже вместе. После трудного рабочего дня, который весь провёл зазывалой – уговаривал туристов сфоткаться на память, громко смеялся, куражился.

Катя (так звали актрису) смотрела во все глаза на добродушного богатыря (в школе Королёва так и звали – Алёша Попович, бабский угодник), невесть откуда взявшегося в её жизни, дырявой, как старый, испорченный зонтик.