На секунду я задумалась, соображая, что за отбор. Конечно, иногда я читала про этих самых попаданок, но там обычно была магия, с помощью которой они открывали всевозможные трактиры и прачечные. И зарабатывали себе на жизнь.

-- Что за отбор невест? Я знаю, что есть «академки»: это когда попадают в академию магии и там учатся. Есть историческое фентэзи, где они всякие кружева и носки вяжут. С отбором невест что-то я не помню таких…

-- Да все просто! Нас привезут в королевский дворец, а там всякие принцы и герцоги. Понимаешь? Они будут выбирать себе невест. И надо, чтобы мы понравились самому богатому и знатному. Только ты учти, что там таких, как мы, может не один десяток будет, а может и не одна сотня! Так что, Оль, давай уже забудем старые счеты?

Я молчала, не зная, что ответить. Мы уже двое суток в этом странном мире, и, может из-за новизны впечатлений, а может, и от страха быть пойманной, вся земная трагедия как-то не шла в голову. Казалось, что она произошла давным-давно и все это давно уже не имеет никакого значения. Но ведь сейчас сестрица требовала от меня доверия и помощи. А готова ли она сама помогать? Что-то я не уверена. А она продолжала уговаривать:

-- Ты послушай, Оль… Лучше же за богатого выйти и хотя бы одежду нормальную носить, жить во дворце, а не в такой избе, где мы очнулись. Ты понимаешь, что здесь, наверное, даже стиральных машинок нет? Вот выйдешь за нищего и будешь сама руками и стирать!

Она некоторое время еще приводила весьма весомые доводы и уговаривала. И в конце концов я сказала «да». Но при условии: она больше не устраивает концертов и истерик. Потому что в этом мире ей никто и ничего не должен. Мы все делаем пополам. Я не собираюсь наниматься к ней в личные прислуги. И если где напакостит, пусть на меня не сваливает!

Обрадованная сестрица только без конца шептала:

-- Конечно-конечно! Разумеется, все пополам! Если ты выйдешь за принца, ты и позаботишься обо мне. А я, если выйду, то уж ни за что тебя не брошу! Страшно же остаться совсем одной!

***

Утром явилась Луиза, и нам опять пришлось умываться из одной миски. Хорошо хоть полотенце дала чистое. Затем, прихватив со стола свечу, она пошла по коридору, освещая нам дорогу и приговаривая:

-- Вы баронессе-то, барышни, сильно не перечьте! Она даже матушку свою в железном кулаке держит, а уж с вами-то и вовсе… – договорить она не успела и просто распахнула перед нами тяжелую дверь.

Трапезная была довольно большой комнатой, метров тридцать пять-сорок квадратных. На этот прямоугольник приходилось целых три окна, сейчас плотно закрытых деревянными ставнями снаружи. Думаю, это делалось для сохранения тепла. В центре зала стояли два длинных стола, составленных буквой «Т».

За короткой перекладиной сидели две женщины, одетые в черное. Сразу было видно, что это мать и дочь. Нашей мачехе, баронессе Ингерд, было чуть больше тридцати. Полноватая, даже слегка рыхлая женщина смотрела на нас внимательно и строго. Черное платье, отделка из неплохих кружев на манжетах и у шеи. Волос не видно совсем: на голову накручен большой кусок ткани, изображая что-то среднее между чепцом и тюрбаном. По белой ткани головного убора лежит атласная черная лента. Из-под этого тюрбана не видно ушей, зато свисают две цепочки с довольно крупными серебряными серьгами.

 Пожалуй, лет в двадцать она была красива. И скорее всего, природная блондинка. Сейчас на лице сохранились реденькие тонкие брови сероватого цвета, а ресницы хоть и были длинными, но настолько светлыми, что казались почти незаметными. Верхняя губа очень тонкая, нижнюю она поджимала. Из-за этого выражение лица было строгое и недовольное.

Матушка ее была грузной оплывшей старухой в платье попроще, но таком же вдовьем. А поверх белого чепца у старухи была накручена черная атласная скрутка, подчеркивающая статус вдовы.

 Мы обе застыли на пороге, когда мачеха подняла пухлую белую руку и поманила нас к себе пальцем. Оробели мы обе одинаково, Анжела с перепугу даже взяла меня за руку. Вдоль длинного пустого стола мы двинулись к баронессе. Анжелка первая сообразила поклониться, проделав это так, как делала Бруна в трактире, изобразив что-то вроде книксена. Я торопливо повторила за ней, а вдова усмехнулась и сказала:

-- Наконец-то сообразили. Садитесь.

Только сейчас мы заметили, что для баронессы и ее матери еда стоит на короткой перекладине, а для нас с сестрой поставлена на длинной. Даже сама пища слегка различалась. И там и там на столе был белый хлеб, сыр и по куску ветчины в общей тарелке. Однако перед хозяйкой замка стояла еще и медная ваза с яблоками и грушами, небольшая стеклянная плошка с засахаренным медом. Вторая такая же, с каким-то вареньем, и в отдельной мисочке – сочно-желтый колобок сливочного масла. У нас же ни сладостей, ни фруктов не было, а тянуться к их столу мы постеснялись. Впрочем, порции хлеба, сыра и мяса были достаточно большие, и голодными мы не остались.

Бутербродов здесь не делали. Мясо резали кусками, как и сыр. Хлеб ломали. Мы с сестрой поглядывали на молчаливых женщин и старались четко повторять за ними.

Матушка баронессы так и не произнесла ни слова до конца завтрака. Ела она медленно, неторопливо отламывая хлеб и намазывая маслом каждый отдельный кусочек. Я заметила, как покосившаяся на нее Анжелка брезгливо сморщилась. Мне тоже казалось, что есть масло в таких количествах - не лучшая идея. Но пока сестрица чего не ляпнула, я аккуратно толкнула ее под столом ногой.

В трапезной стояло тяжелое молчание до тех пор, пока вдова не отодвинула от себя тяжелый кубок с каким-то питьем и не заговорила:

-- После еды я отведу вас в детскую, и вы сможете поприветствовать нового барона Ингерда. Потом вы вернетесь в комнату и сядете подрубать для себя простыни и полотенца. Ваш отец перед смертью оставил вам небольшое приданое – ткани. Сундуки хранятся у законника, и я вчера вечером послала людей известить его, что вы приехали. Вести себя нужно тихо: я не потерплю непослушания. И запомните, больше в этом доме вам не принадлежит ничего.

Не знаю, была ли это ее обычная манера общения или такую речь она заготовила для встречи с