необходимо прибавить еще следующее.

Мы отделили знак от его носителя и знаковость от ее телесной оболочки. Это дало нам возможность, отделив знак от всего внезнакового, сосредоточиться на нем самом. И хотя никакой знак невозможен без носителя знака, без его материи, без его субстанции или без его субстрата (тут возможны самые разнообразные термины, обозначающие внезнаковое окружение знака), тем не менее – и об этом мы тоже достаточно говорили – ни носитель знака не есть сам знак, ни его субстанция не есть сам знак и т.д. Для того чтобы зафиксировать эту нематериальность знака (возможную, как мы уже говорили, только в условиях материального носительства знака), приходится и относящиеся сюда принципы тоже выдвинуть как необходимые и очевидные.

К сожалению, существует очень прочная и почти непреодолимая тенденция все смысловое и все идеальное толковать только как материальное и только как физическое. Думают, что если физические вещи являются материальными, то и все на свете обязательно материально и физично. Все смысловое и, следовательно, все идеальное, с марксистской точки зрения, вовсе не отсутствует и вовсе не есть ничто. Идеальное, с точки зрения марксизма, есть отражение материального. Но марксизм никогда не утверждал, что ничего идеального не существует. Если оно есть отражение материального, то это значит, что оно тоже есть, тоже существует и тоже действует, но только при одном условии: при условии своей отраженности из сферы материального. Отражение предмета вовсе не есть отсутствие предмета, а, наоборот, предполагает существование этого предмета, так как иначе отражением чего же именно является само-то отражение?

Здесь имеется в виду только специфическое бытие отражения, а вовсе не полное отсутствие того бытия, которое именно отражается, и вовсе не утверждается отсутствие самого отражения. Ведь иначе пришлось бы отменить таблицу умножения, которая ведь не есть ни карандаш, ни перья, ни ручки, ни яблоки, ни вишни и вообще не есть что-нибудь материальное. Тем не менее таблица умножения отражает собой именно материальное, но только не просто поверхностно материальное, не просто карандаши и ручки, но и нечто такое, что лежит в глубине самого материального. Поэтому и знак вовсе не связан обязательно с тем физическим предметом, который он обозначает, и хотя фактически знак и эта вещь друг от друга неотделимы, мы все же о знаке можем говорить отдельно, подобно тому, как мы говорим в математике о числах или величинах и даже строим и решаем основанные на них уравнения. Отсюда возникает следующая аксиома чистой знаковости.

Аксиома чистой бессубстратности IV (XVI). Всякий знак, всякое обозначенное и всякий акт обозначения возможен только как область чистого смысла, освобожденная от всякой материи и какой бы то ни было субстанции.

Впрочем, в истории философии многие мыслители, замечая очевиднейшую нематериальность знака или числа, так же как и вообще идеи вещи и ее отражения, представляли себе отдельный и сверхъестественный мир, наполненный этими чистыми идеями, числами, понятиями и знаками. Такова вся платоновская и аристотелевская философия с ее бесчисленными разновидностями, оттенками и компромиссами. Но построение такого рода сверхматериальной действительности является делом слишком уж необязательным и даже личным, слишком уж произвольным. Такую философию можно оспаривать с разных сторон, но то, что смысловая природа знака не есть материя, это оспаривать нельзя.

3. Аксиомы конструктивных элементов.

Имея в виду все вышеизложенное, необходимо сказать, что до сих пор языковой знак рассматривался нами вне всякой своей структуры, т.е. рассматривался как таковой. Чтобы продвинуться на пути специальной информатики, мы теперь должны специфицировать и сам этот языковой знак, т.е. исследовать, действительно ли он является чем-то безраздельным, безразличным и бесформенным целым или ему тоже свойственна какая-нибудь своя собственная внутренняя структура.

Аксиома неделимой единичности V (XVII). Всякий знак есть неделимая единичность.

Всякий предмет есть нечто, а именно он сам. И всякий знак тоже есть нечто, а именно он сам. Знак есть знак и ничто другое. Можно ли в этом смысле говорить о его делимости, раздельности или структуре? Едва ли. Ведь даже и любое число из натурального ряда чисел, хотя оно и складывается из определенного числа единиц (например, 3 есть сумма трех единиц, 4 есть сумма четырех единиц и т.д.), тем не менее тройка есть нечто целое и совсем никак неделимое; она есть неделимая единичность. Это видно из тех больших чисел, число единиц которых мы не можем даже и перечислить и которые просто называем каким-нибудь общим именем, сразу охватывающим все входящие сюда единицы в одно нераздельное целое. Пусть скажут, что тройка состоит из трех единиц, которые можно тут же перечислить, т.е. представить их в отдельности и тут же их суммировать. Но когда мы говорим сто, тысяча, миллион, то при всех таких, обозначениях мы не можем перечислить и даже представить себе все входящие сюда отдельные единицы. И уж тем более не можем их суммировать. И все-таки каждый знает, что такое 1000 и какое отличие этого числа от 999 и от 1001. Следовательно, сама тысяча эмпирически, конечно, составляется из тысячи отдельных единиц. Тысяча есть тысяча, а не просто сумма тысячи единиц. Иначе и не понадобилось бы для этого создавать специальные термины.

В этом смысле и каждый знак тоже есть знак, тоже по своей идее неделим и тоже не имеет внутри себя никаких различий, хотя фактически каждый знак можно изменить, можно составить его из отдельных частей и производить внутри него любые числовые операции.

Отсюда две необходимые аксиомы конструктивных элементов языкового (да и всякого смыслового) знака, не менее необходимые, чем указанная выше аксиома V (XVII).

Аксиома раздельности VI (XVIII). Всякий знак обязательно есть та или иная раздельность, т.е. обладает разными частями, элементами, моментами, способными дробиться и варьироваться до бесконечности.

В банальной форме эта аксиома самоочевидна, но ввиду своей самоочевидности даже как будто бы и бесполезна. Она действительно очевидна, поскольку всякую вещь можно бесконечно дробить; и если мы какую-нибудь вещь не дробим бесконечно, то это вовсе не потому, что такая бесконечная операция для человека физически невозможна. Ведь никакой жизни не хватит на то, чтобы дробить данную вещь бесконечно и получать все более и более ее малые части. Однако это только фактически. Принципиально же нет никаких данных утверждать, что из единицы, бесконечно дробимой, нельзя получить бесконечное число дробей.