Пенн, встряхивая головой, сияя всей своей оживленной мордашкой, все ещё ласково препирался с Энн. Одну ногу он поставил на ведерко с коксом, руку засунул в карман темно-серых, купленных в Англии брюк, так что приподнялась пола его голубой спортивной куртки и стали видны подвешенные к поясу на двух цепочках кожаные ножны с кинжалом.

— Опасное оружие, — заметил Дуглас Свон, указывая на кинжал.

Пенн покраснел, снял ногу с ведерка и обдернул куртку.

Энн сказала:

— Господи, тот немецкий кинжал! Ты что, нашел его в комнате Стива?

— Да, — отвечал Пенн растерянно. — Это ничего?

— Ну конечно, конечно. Ты просто молодец, что нашел его. Это Феликс Мичем подарил Стиву. Феликс добыл его где-то во время войны. Миранде он тогда страшно понравился, она все выпрашивала его у Стива, а он не давал. А потом, когда… Мы не могли его найти, хотя Миранда без конца искала.

— Ну так я отдам его Миранде, — сказал Пенн. — Как же иначе, все равно это её вещь. Мне очень жаль… — Заливаясь краской, он пытался отцепить кинжал от пояса.

— Да брось, — сказала Энн. — Оставь его себе. Миранда о нем давно забыла. И вообще, он больше подходит для мальчика. А теперь беги спать, Пенни, сию же минуту!

Дверь за ним затворилась, и Дуглас Свон снова сел, как видно раздумав уходить.

— Я тогда пришла в ужас от этого кинжала, — сказала Энн. — Конечно, сработан он превосходно, но у него на рукоятке свастика. Феликс говорил, что это оружие германского офицера. Они иногда носили кинжалы. Это считалось особым шиком. Все это так отвратительно. Гитлера никогда не перестанешь ненавидеть, а тут ещё эта черная гадость со свастикой… просто смотреть тошно!

— Дети этого не чувствуют, — сказал Дуглас Свон, складывая домино в аккуратные стопки.

— Да, наверно, — сказала Энн. — В этом смысле их неведение сбивает с толку. Я никогда не знаю, нужно их учить ненавидеть Гитлера или нет.

— Разумеется, нужно, — сказал Хью.

— А я сомневаюсь, — возразил Свон. — В мире и без того достаточно ненависти. Только любовь видит ясно. Ненависть видит все как в тумане. Ненавидя, мы не ведаем, что творим.

— Вы что же, предлагаете любить Гитлера? — спросил Хью. Свон его раздражал, хоть бы ушел поскорее!

— Не то чтобы любить, — сказал Свон. — Это для нашего поколения непосильная задача, разве что для святого. Но даже по отношению к Гитлеру возможно своего рода осознанное сострадание. Бессознательная ненависть — великое несчастье, ненависть же, искусственно вскормленная, — подлинное зло. Дети избавлены от той страшной потребности ненавидеть, которая выпала нам на долю. Лучше оставить их чистыми душой и почитать счастливыми.

— Не согласен, — сказал Хью. — Это вопрос практической политики. Вас послушать, так мы и в самом деле все святые. А в нашей жизни те, кто отказывается ненавидеть зло, неизбежно становятся его орудием. Ненависть — наша лучшая защита.

— Хотите на дорогу чашку кофе, Дуглас? — сказала Энн.

Поняв, что с ним прощаются, Дуглас Свон снова поднялся.

— Нет, благодарю, Энн, мне надо бежать. Вот он, недостаток силы воли! Да, совсем забыл, Клер просила узнать, будете вы в этом году участвовать в конкурсе на лучший букет? Она говорит, что всей душой на это надеется, а то без вас женщинам не будет на кого равняться.

Энн засмеялась.

— Буду, наверно, если хватит сил. Передайте Клер привет да поблагодарите её от меня за айвовый джем.

Дуглас Свон медлил, рука его лежала на спинке кресла Энн, гладкое золотистое лицо над жестким пасторским воротничком было кротко и нежно. Посвистывала коксовая плита. Улыбались синие ангелочки. Хью взглянул на часы.

Дверь в кухню распахнулась, ударилась о стену, хлопнув, как пистолетный выстрел, и вошел Рэндл. Дуглас Свон отскочил от Энн с таким проворством, словно только что держал её в объятиях. Энн привстала и снова опустилась в кресло.

При виде Свона Рэндл застыл на месте и устремил на него злобный взгляд. Потом демонстративно открыл дверь, Свон пробормотал, что ему пора, и пулей вылетел мимо Рэндла за порог. Дверь за ним захлопнулась. Нельзя сказать, чтобы он удалился с достоинством.

Рэндл был небрит, без пиджака. Рубашка спереди вздулась пузырем, образуя подобие брюшка, отчего он больше обычного был похож на актера. Лицо его пылало. Он подошел к столу и уставился на Энн.

Хью сказал:

— Сядь, Рэндл, и не изображай дух Банко. — В такие минуты сын внушал ему страх.

Рэндл обратился к Энн:

— Тебе непременно нужно, чтобы этот чертов священник все время здесь околачивался?

Энн откинулась на спинку кресла, положив руки на подлокотники, словно нарочно старалась успокоиться. Она тоже уставилась на Рэндла.

— Во-первых, он не чертов священник; во-вторых, он здесь не околачивался. Он заходил повидать Пенни.

— Он заходил повидать тебя, и ты, черт возьми, это знаешь. Мне-то, положим, плевать.

— Сядь, Рэндл, — сказал Хью, — и не ори.

— Я не ору. И имейте в виду, я не пьян, а то сейчас кто-нибудь это скажет.

— Ты пьян, — сказала Энн.

Хью знал, что Энн способна на гнев, но тут его удивило, как легко он прорвался. Очевидно, не только Рэндл подготовлял себя к этой сцене с помощью своеобразно понятого поста и молитвы, но и она тоже.

— Почему ты отдала Пенну все вещи Стива? — спросил Рэндл. Он немного понизил голос, но Хью видел, что он весь дрожит от ярости. Губы у него подергивались, кулаки сжимались и разжимались.

— Я не давала Пенну все вещи Стива. Я разрешила ему порыться в шкафу, посмотреть, нет ли там для него чего-нибудь интересного. — Энн, бледная как смерть, откинула со лба свои бесцветные волосы, и лицо у неё стало обнаженным и сильным. Пальцы впились в ручки кресла, голос звучал негромко.

— И я, по-твоему, должен этому поверить? Миранда видела, как он сегодня охапками уносил вещи из комнаты Стива. — Он наклонился вперед, вздувшейся рубашкой задевая домино, выпучив глаза, раскидав по столу большие руки.

— Ну и что? — сказала Энн. — Почему никто не должен их трогать? Стива это не обидело бы.

— А ты не подумала, что это может обидеть Миранду, обидеть меня?

— Если бы ты был на глазах, я бы, может, тебя спросила. А тебя не было. — Она сидела неподвижно, но вся напряглась.

— Могла бы спросить Миранду.

— Послушай, — сказала Энн. — Зачем мне это было нужно? Ничего плохого я не сделала. Видит бог, Пенни и без того живется у нас несладко. И ни с кем советоваться я не обязана.

— Рэндл, — сказал Хью, вставая, — позволь тебе заметить…

— «Ничего плохого»? Это мне нравится! — сказал Рэндл. — До Миранды тебе, видно, и дела нет. Ты ужасно её расстроила. Ты предаешь Миранду, предаешь Стива. О черт, как я тебя ненавижу!