кот, ей богу. Не скулила, ничего. Молча всё. Только руку лизнула ещё. Откуда ей знать? Не понимает ведь. Положил, оглянулся — там дед с берданкой.

А собака села на землю и больше на меня не взглянула. Словно глаза закрыла. Там уж ничего не помню. И сам стою, оцепенел будто.

Дед орёт: «Уйди за машину!»

И этот крик его полыхнул во мне будто молнией. Обжёг. С головы до пят прошибло. Я больше вообще ничего не соображал. Только внутри всё, как сгорело. И слёзы, слёзы покатились со щёк. Откуда во мне столько — чёрт его знает, а тогда кроме этого крика дедовского и слёз ничего не осталось.

Сорвался и побежал.

Не к машине. Ничего видеть не хотел! Несся прямиком в деревню. Со всей силы. Даже не знаю, дышал ли.

И выстрела не слышал.

Наверно я в тот день вот так и убежал от своего… детства.

Такое дело, брат. Я тогда и знать не знал, что оно вообще существует и не догадывался, что так скоро с ним распрощаюсь. А куда ушло? А никуда. В том лесу, за падью, под деревом этим чёртовым и осталось. А я убежал. Только Жучкины глаза в памяти. Это оно ими на меня всю жизнь и смотрит.

Мы долго молчали.

— Прости, Прохор, я не знал, — и зачем-то буркнул: — Жучка, она ведь чужая была, не ваша.

Он ответил резко, но как-то потерянно:

— А не знаю с тех пор… Не знаю, кто наш, кто нет. Да и бывают ли они вообще, свои-то?

Тут я сказать ничего не решился.

— Да, ладно, — дядька разлил остаток коньяка. — Забудь. Подумаешь, детство! Ушло и ушло.

Я взял стакан.

— Нет, — было так горько, что плакать хотелось. — Не забуду.

ТУТ И СКАЗКЕ…

Дед Емельян проснулся рано. И поначалу даже томительность в себе почуял. Ленивость, что ли. Встал, хлебнул бражки — полегчало. А скоро и бодрость в душе появилась, веселье молодецкое. Давненько, однако, такого не случалось.

Видно, лето на дворе. Из дому уж чёрте сколько не выходил. А тут как раз и соль кончилась, и спичек в хате — полкоробка. Ну, дед бородёнку-то пригладил, натянул рубаху, лапти повязал, кушачок. И, как бы, к окошку задом повернулся, а передом, стало быть, — к печке.

Притопнул легонько и молвил:

По щучьему веленью,

По моему хотенью

Вези меня в лавку торговую.

И на тебе! Печь тут же вздрогнула, копоть чёрную выдохнула, приподнялась и… пошла. Дед едва-едва успел наверх вскарабкаться.

А та… через огород, забор смяла и на дорогу. Из трубы дым, из поддувала искры. Всё честь по чести. Приосанился Емеля, едет, гордо по сторонам поглядывает.

Вот и город. А кругом — ох ты, батюшки! — ничего ж знакомого. Сплошь палаты каменные, крыши черепичные да заборы высоченные. В палатах окна, окна, окна… сплошь хрусталь. И надписи невиданные, заморские. А в небе и вовсе — птица летит… железная.

«Лихо! — дивится дед, — ужель времена так поменялись? Или указ какой вышел? А может басурманин лихой в наших краях разбойничает?»

Не успел в толк взять, что происходит, как, глядь, — посреди дороги молодец добрый стоит. В кольчуге кожаной, ремнём с золотой пряжкой подпоясан и в шлеме, что белее снега. А в руке дубина полосатая. И он, молодец этот, дубиной своей приветливо так машет. Остановись, мол.

Дед и заикнуться не успел, как печь сама послушно в сторонку свернула и на обочине затихла.

Подошёл добрый молодец ближе.

— Сержант Иванов, — говорит. И спрашивает грозно: — Нарушаем, гражданин? А ну-ка, предъявите, так сказать.

Емеля на него с печки таращится.

— Чего тебе, служивый?

— Документики ваши. Водительское, страховку, паспорт транспортного средства и… — покосился на печку молодец, — разрешение на тюнинг имеется?

— Чего?..

— Попрошу выйти.

— Да как ты смеешь…

— Па-апрашу!

Ясен пень, тут Емеля окончательно молодость вспомнил, ерепениться начал. Что-то там про «поколоти его дубинка» кричать. Только парень не из робких оказался. Да ещё и подмогу вызвал. Скрутили деда. Протокол составили. Печку на штрафстоянку оттащили, хозяина в каталашку заперли. До выяснения, так сказать. А там и брага в анализах высветилась. Совсем беда. Ну, выпустили, конечно. Но только к вечеру.

Кое-как добрался Емеля до дома. Заходить не стал. Бочком-бочком к реке спустился, воде поклонился, бороду намочил.

— Ау, щука! — кличет. — Покажись. Ау-у!

Долго ли, коротко, а вынырнула щука.

И какая! Глаза мои веретёнца! Вся по-моднему одета, с маникюром на плавниках, в очках и на лабутэнах. Но спрашивает ласково:

— Здравствуй дедушка. Заблудился небось?

— Здравствуй, волшебница, — едва дух перевёл изумлённый Емеля. — Разве не узнаёшь старого друга?

Прищурилась щука.

— Простите, не узнаю. А как звать-то вас?

Дед уж по привычке — даром разве цельный день талдычил для протокола! — отрапортовал:

— Иванов Емельян Иванович я. Третий сын. Дурак по званию. Бездель… — фу, ты! — лежебока по профессии.

— Вот как, — повела бровью щука, — Да, да… что-то такое бабуля мне наказывала. Минуточку.

Порылась в карманах, вынула записную книжку, полистала.

— А, вот! Есть. Номер тридцать три. Емеля — дур… Простите. Емеля, третий сын. Да. Так что у вас стряслось?

— Беда-беда, — запричитал дед. — Замели подчистую. По беспределу. Печь отобрали. День за решёткой мыкался. Выручай, матушка!

Щука чего-то пошептала, достала из ридикюля странную чёрную коробочку, стала нажимать на ней кнопки загадочные.

А деду куда деваться? Стоит ждёт. Наконец:

— Тут вот какое дело, Емельян Иванович. Срок вашего подарочного сертификата давным-давно истёк. А печь надлежащим образом извещена не была. По недосмотру. Вот и… Так что приношу свои извинения. Сейчас же всё исправим. Она поднесла коробку к голове:

— Аллё! Василиса? Слушай, тут такое дело. Раритетный заказ. Бабушка-сказочница в инвентарной описи номер перепутала, клиенту был нанесён матущерб. Что? Да, живой, — Щука искоса глянула на клиента. — Вода не понадобится. Дай-ка мне Петра Горыныча.

Наступила пауза.

— Пётр Горыныч! — медовым голосом поздоровалась Щука. — Дорогой, дельце крохотное к тебе. Поколдуй для меня по поводу штрафной стояночки. Там сегодня печка образовалась… Номер транспортного средства? Да какой номер, дружок! Артефакт. Кирпичный, два на два, белёный извёсткой. Вот-вот. Отправь, будь ласков, на улицу Пушкина, 3 дробь 2. Сделаешь? Уже? Ай, молодца. Ну, до встречи.

Щука широко улыбнулась Емеле.

— Готово, дедушка. Печь ваша в целости. Дома дожидается. Так что возвращайтесь, подбросьте дровишек и на боковую. Ага?

И хотела уже нырнуть…

— А как же, матушка-благодетельница с заклинанием? — осмелился дед. — Нельзя ли мне время от времени твоё «по щучьему велению» пользовать?

— Извините, Емельян Иванович, у нас уже двести лет как все услуги платные. А у вас, я извиняюсь, не то что рабочего стажа, и пенсионного