во время игры в карты, замечает, какими нервными, чуткими могут стать эти грубые на вид руки.

Рука мощная, крепкая, мозолистая – и вместе мягкая, теплая. Эту мягкость и теплоту толстовской руки сохранили в памяти многие, кому посчастливилось испытать ее пожатие.

Пожатие тоже особенное – удерживающее. Он «подходит ко мне, – вспоминает первую встречу точный в подробностях Иван Алексеевич Бунин, – протягивает, вернее ладонью вверх бросает большую руку, забирает в нее всю мою, мягко жмет и неожиданно улыбается очаровательной улыбкой, ласковой и какой-то вместе с тем горестной…»

Герои входят в книгу

Походка для Толстого – всегда возможность открыть характер человека, положение, в котором тот находится.

Припомним первые страницы «Войны и мира» – званый вечер у фрейлины Анны Павловны Шерер. Один за другим появляются гости. Жена князя Андрея, маленькая княгиня, как именуется в романе, беременна, и Толстой помечает это: она ходит, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками. Совсем иначе движется знаменитая светская красавица Элен Курагина: «Слегка шумя своею белою бальною робою… и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она прошла между расступившимися мужчинами… не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала…» Тут же находится ее брат, Ипполит, о котором узнаем, что он бессмысленно глуп, но при том самодоволен: у него худощавое и слабое тело, а руки и ноги всегда принимают «неестественное положение». При разъезде, мы видим его одетым в длинный, до пят, редингот, в котором он путается ногами.

Князь Андрей вступает в гостиную тихим мерным шагом, который вполне соответствует его усталому, скучающему взгляду. Но и то, и другое – маска, желание отстраниться от внутренне далеких ему людей и их неинтересных разговоров. Совсем иным предстанет он позже, в военную пору, – дельный, мужественный адъютант Кутузова: «В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени…»

Быстрая, «веселая» походка старого князя Болконского передает его энергичную, нетерпеливую, исполненную душевной страстности натуру и сопрягается с иными чертами его внешности, обозначенными Толстым: быстрыми глазами, быстрой речью.

Наташа Ростова с ее душевной стремительностью в первых главах «Войны и мира» даже не ходит – бежит. Вот и ее первое появление, с которого начинается наше знакомство с ней: раздается грохот зацепленного и поваленного стула, и черноглазая, с большим ртом, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, она вбегает в комнату – в книгу.

Глава 4

Лучше красоты

Весь – движение

«Быстрый, легкий, страшный, остроглазый, с насупленными бровями. И быстро идет прямо на меня…»

Это Бунин о том, как в молодости он, начинающий поэт и прозаик, впервые пришел к Толстому.

Быстрый – почти непременное определение, которое находим едва не у всех, кто пишет о Толстом: быстрый шаг.

Походка его при этом – весьма своеобразна: он легко идет, широко расставив в разные стороны носки и наступая сначала на пятку.

«Ходил он быстро и легко. Короткое пальто оставляло на виду его ноги, сильные, упругие и неутомимые», – одно из записанных впечатлений о встрече с ним.

Репин – он моложе Толстого на шестнадцать лет – признается, что еле поспевал за ним на прогулках. Точь-в-точь то же – «еле поспевал за ним» – в воспоминаниях навестившего Ясную Поляну японского поэта Токутоми Рока: он младше Льва Николаевича на сорок лет!

«Что за неутомимый ходок Лев Николаевич! – заносит в дневник Александр Владимирович Жиркевич, военный юрист и литератор, ценимый Толстым как собеседник. Они только что пришли с прогулки, которая длилась почти без отдыха пять часов. – Мы все чуть не падаем от изнеможения, а он идет вперед легкой, ровной походкой, шутя преодолевает овраги и косогоры… Во время прогулки Толстой несколько раз брал детей за руки и бежал с ними по лесу, по полю. Когда мы проходили вдоль лесной просеки, тянувшейся версты три, поперек нее лежало несколько больших упавших деревьев. Толстой вздумал сам через них перескакивать и увлек в эту забаву и других. Глядя на скачущего Льва Николаевича, я удивлялся, сколько в нем еще сил, энергии, живости, бодрости тела и духа».

Осень 1892-го – Толстому шестьдесят четыре.

Иван Алексеевич Бунин, вспоминая о Толстом (они встречались во второй половине 1890-х), обозначает его походку глаголом «бежать»: «Мы бежали наискось по снежному Девичьему Полю, он прыгал через канавы, так что я едва поспевал за ним». И несколько лет спустя – на Арбате: «неожиданно столкнулся с ним, бегущим своей пружинной походкой прямо навстречу мне».

О своей прогулке с Толстым (Лев Николаевич идет «здоровою, свежею, молодцеватою походкою») рассказывает в письме тотчас по возвращении из Ясной Поляны литературный критик Аким Львович Волынский: «Мы шли садом, перелезли через забор, перепрыгивали через рвы, причем Толстой в этих случаях всегда оказывался первым…».

И дальше:

«На обратном пути было холодно, и Толстой вдруг пустился быстрой рысью бежать по склону насыпи. Все побежали за ним, но Толстой бежал неутомимым, ровным, военным бегом, не нагибая головы, как очарованный гений Ясной Поляны».

Лето 1897-го – Льву Николаевичу без года семьдесят.

Это ощущение энергичной скорости, пробуждаемое Толстым в окружающих, может быть, наиболее точно понял зоркий умом писатель и философ Василий Васильевич Розанов. Он побывал в Ясной позже многих других, в 1907-м, – незадолго до толстовского восьмидесятилетия. Первое впечатление: «ко мне тихо-тихо и, казалось, даже застенчиво подходил согбенный годами седой старичок». Но вот заговорил – мысли, точные, исполненные чувства слова ринулись потоком навстречу собеседнику:

«Я видел перед собою горящего человека с внутренним шумом… бесконечным интересующегося, бесконечным владевшего, о веренице бесконечных вопросов думавшего». Впечатление энергии, скорости, от Толстого исходящее, воспроизводит его подвижный, стремительный, насыщенный внутренний мир: «Палкой, на которую он опирался, выходя из спаленки, он все время вертел, как франт, кругообразно, от уторопленности, от волнения, от преданности темам разговора. Арабский бегун бежал в пустыне…»

Точный рисовальщик Пастернак передает движение Толстого, от картины к картине, по залам художественной выставки: «В блузе, заложив ладони за ремень кушака, своей особой походкой, точно скользя и едва поднимая над полом ноги, Толстой словно несся, приподняв голову и слегка поддаваясь вперед верхней частью туловища. Быстро, бодро и легко шел он, выражая собой одно устремление вперед».

И снова из письма Акима Волынского:

«Вдруг на крыльце появился Толстой… Меня поразили его сильные, быстрые движения. Одну секунду