теперь живут в соседних избах, окна которых злобно уставились друг на друга, словно играя в гляделки. Вдоль берега беспорядочно разбросаны ледяные глыбы. Стучусь к Анатолию. Нет ответа. Толкаю дверь. Комната залита ярким дневным светом. На полу — консервные банки, под столом — пустые бутылки, на диване — тело. Я забыл, что сегодня 8 марта, женский праздник в России. По этому случаю Анатолий и загулял. Лена расскажет мне позже, что всю ночь он ломился к ней в дверь и орал: «Открой!» Как истинный джентльмен, он не мог пропустить столь важную дату.

Бужу его. Чувствую запах формалина, спирта и капусты. Анатолий встает и тут же падает. Спасая свою репутацию, он оправдывается:

— Ревматизм замучил.

— Да, сыро сейчас, — отвечаю я.

До самого вечера Анатолий бесцельно бродит по берегу. Советские метеостанции — прямая дорога в психиатрическую лечебницу. При Сталине сеть метеостанций охватила всю советскую территорию, от западных границ до Дальнего Востока. Разбросанные по стране наблюдательные пункты позволили ускорить освоение пустующих пространств. Помимо сбора сведений о погоде, сотрудники метеостанций должны были предупреждать Москву о грядущем вторжении неприятеля или о недовольствах на местах.

На такой станции обычно живет супружеская пара или группа из нескольких человек. Каждые три часа они выходят снимать данные, которые затем передают по радио. Этому ритму подчинена вся их жизнь, медленно погружающаяся в безумие. В замкнутом мирке разыгрываются страшные трагедии. Люди пьянствуют, буянят, сходят с ума. Иногда кто-то из них исчезает, нарушая однообразие будней. Рассказывают, что рядом с метеостанцией, затерянной на одном из островов моря Лаптевых, были найдены валенки пропавшего метеоролога. Вероятно, белые медведи не переваривают шерсть. Здесь, в Солнечной, много лет назад начальник станции бесследно исчез в лесу зимней ночью. Подчиненные ненавидели его. Дело замяли.

Прощаюсь с Анатолием, так как Лена пригласила меня на чай. Раскосые глаза и слегка заостренный нос делают ее похожей на торговку селедкой с полотен фламандских мастеров. У нас есть три часа. Чай вскипел, и Лена изливает мне душу. Она приехала на станцию в шестнадцать лет и ни за что на свете не покинет эти места:

— Не люблю асфальт. В городе у меня ноги болят и деньги быстро испаряются.

— А здесь нравится?

— Да, не считая диких зверей. Ночью бегу со всех ног к приборам. Площадка-то за сто пятьдесят метров от дома. Страшно! Но я не жалуюсь.

— Почему?

— Потому что есть станции, где до приборов километр!

— Бывает, что звери нападают?

— Да, волки.

— Правда?

— Да. Последний раз в июне прошлым летом. Утром иду на площадку и вижу — коровы бегут мне навстречу. Я подумала сперва, что это бык их шуганул. Потом смотрю, вдалеке как будто наша собака, Зарик. Оборачиваюсь, а Зарик-то здесь, у моих ног. То есть там — волк, настоящий! Поднимаю камень с земли. Коровы мимо меня промчались, а волк приближается. Уже видно его оскал. Я давай в него камнями кидать. А коровам, наверное, стыдно стало, они вернулись и встали за моей спиной.

— Коровы вернулись?

— Да! И бык тоже. Волк начал назад отходить. Но зубы продолжает скалить, как будто меня за собой зовет. Я осмелела, бросаю в него камнями, наступаю, а коровы позади — как дружина боевая.

— Какие смелые коровы!

— Да. Но до этого у нас был случай совсем невеселый.

— Тоже волк?

— Нет, медведь. Слышу однажды — собаки воют. И так странно воют. Выхожу посмотреть. Девчонки мне потом сказали, что я дура была, что одна на улицу сунулась. Потому что, если бы медведь еще там был, мне бы конец пришел точно… Выхожу, вижу — бык наш на земле лежит. Умирает. Ноги сломаны, морда окровавленная, на спине огромный кусок мяса выдран. Это медведь ему ноги сломал, чтобы тот не убежал.

— Бедный бык!

— Угу. Я бегу в дом, зову Палыча. Нужно было что-то делать. Палыч быка ножом добил. Но я этого мяса есть не могла. А на следующий день мы корову нашли.

— Корову?

— Медведь корову задрал и спрятал ее. Недалеко от того места, где он на быка напал. Вырыл могилу ей. Брюхо вспорол. А корова стельная была, с теленком. Я к коровам привязываюсь очень, как к детям к ним отношусь. У меня в тот год нервный срыв был.

Лена встает, ей пора к приборам: «Если я пропущу три вызова подряд, значит, я умерла». Я покидаю метеостанцию Солнечная, еще больше восхищаясь Россией, страной, которая отправляет ракеты в космос и в которой люди идут на волков с камнями.

Отшагав два километра по ледяной равнине, напоминающей пронизанное бирюзовыми волокнами студенистое тело гигантской медузы, добираюсь до мыса Покойники, где меня ждут Сергей и Наташа. Сергей затопил баню. Мы паримся там целый час. Потом опустошаем бутылку медовухи, не забывая поднять тост за женщин, так как 8 марта — это день, когда русские мужчины заглаживают свою вину.

9 марта

За обедом Сергей открывает трехлитровую бутылку пива. На этикетке написано «Сибирский размер».

Много лет я мечтал о такой жизни. А теперь она кажется мне заурядной. Сбываясь, мечта неизбежно лопается, как мыльный пузырь.

10 марта

Направляюсь к Ушканьим островам. Они расположены посреди Байкала, в тридцати километрах к вос-току от мыса Покойники. На горизонте можно различить их силуэт, напоминающий фетровую шляпу. Дует северо-западный ветер. Иду как одержимый, преодолевая километр за километром. Подо льдом бьется рыба. Нас разделяет целый мир. Она томится в неволе, в плену у сурового неподвижного озера. Мое сердце разрывается от жалости. Иногда я ложусь на спину и смотрю на ясное голубое небо через овальное отверстие капюшона. Из-за санок двигаюсь медленнее обычного, но, когда налетает ветер, они рвутся прочь, обгоняя меня. Чтобы их усмирить, нужно податься назад. Через шесть часов дохожу до острова Большой Ушканий.

Хозяина этих мест зовут Юрий. Вместе с женой он живет на метеостанции, представляющей собой четыре просторные избы у западной оконечности острова. Характер у Юрия деспотический: синдром островитянина в сочетании с замашками того самого смотрителя маяка, который провозгласил себя королем Клиппертона. Когда Юрий напивается, самодурство его достигает особенного размаха. В его руках сосредоточена вся власть. Метеостанции на Байкале — это удельные княжества, куда московские законы доходят отдаленным эхом. Между местными князьками и правительством существует негласное соглашение. Они не получают ни рубля дотаций из бюджета, зато воруют все, что можно, лгут и жульничают.

11 марта

Провожу день на острове, погруженный в состояние дремоты. Комната купается в ослепительном солнечном свете. Лежа в кровати, читаю «Семьдесят минуло» Юнгера. Том первый,