про себя рассказать, я рассказал, что вот мне нравилось деда пихать, когда орал, это против всякой морали, но мне нравилось контролировать, то есть я чувствовал, что контролирую в этот самый момент, до этого все было сплошным хаосом, неуправляемым нагромождением, а тут я толкал его, не сильно, никакой боли никому не причиняя, толкал, он падал на диван, смотрел испуганно, чувствовал опасность, я признался, что мне иногда даже хотелось, чтобы он снова завыл, стал бы все раскидывать, ломать, чтобы я мог отпихнуть его в гостиную, толкнуть, увидеть испуг в глазах, мерзкое чувство. Так быть не должно, но что поделать. Вчера произнес это вслух, стало еще противнее, от себя, от признания, признаваться вообще занятие неприятное, мы ж как бы все безгрешные в своих глазах, протагонисты, мы не знает, как это, чтобы мы не протагонисты, а может, мы для какой-то второстепенной роли, поднос внести на сцену, второй гробовщик у Шекспира, человек в костюме дерева, стоишь, раскачиваешься, пока по тебе хлещет бутафорский дождь из распрыскивателей, почти как у голландца, но ненастоящий, показаться в кадре на пять секунд, чтобы неверно произнести короткую реплику и чтобы все после этого хохотали. Вот это понять очень трудно, что ты некий комичный персонаж, который для того только тут и находится, чтобы пару раз поучительно опозориться. Этого никто не любит, чего уж там, никто не хочет себе такого, но полезно было бы попробовать увидеть, как на самом деле обстоят дела, оспорить в своей голове мамины слова, переоценка ценностей, что ли, что-то такое, не уверен, что это приведет к хорошим результатам, к каким бы то ни было результатам. К тому же никому в итоге не будет дела, даже вам, даже нам троим, никому не будет дела, как никому даже из нас троих нет никакого дела друг до друга. То есть мы, конечно, заботимся друг о друге, но это продиктовано ситуацией, у нас нет больше никого, потому мы покладисты, так-то в нас хорошего не то чтобы много, мы такие же, как они, эти, которые нас выслеживают, ищейки, которые нам звонят по несколько раз на дню, что мы, что они. Люди, следующие заведенным правилам, выставляющие часы, черт, опять про часы, то ли в угоду будущему, то ли это такая у нас вера, врожденная религиозность, то ли не знаю, что еще. Из участников в наблюдатели, в зрители, из кадра в зал, куда-то сбоку, сиди, смотри в окошко, дыши свежим воздухом, как-то так. Я бы, пожалуй, даже при возможности попросил прощения, он бы не понял ничего, а я бы все равно попросил, что я себе позволил для обретения уверенности, спокойствия так делать, не то чтобы вынуждать, но ждать, когда подвернется повод, чтобы толкнуть, падающего подтолкни, все такое, это мерзкое, неправильное, так ведь быть не должно, но, скорее всего, у каждого, просто не всякий признается, даже во время игры, не каждый хочет, да и я не хочу.

Ему снится коридор, по левой стороне стоят обшарпанные темно-коричневые шкафы, по правой сплошная светло-зеленая стена с ободранными понизу обоями и синими афишами в белых прямоугольных буквах, под потолком висит лампа, отбрасывающая тусклый свет, все вокруг бледное. В коридоре сидит мальчик, бегает маленькая серая собака, мальчик вскидывает правую руку, бросает собаке мячик, собака убегает, возвращается, приносит, сцена бесконечно повторяется, кажется, будто это зацикленная видеозапись. В коридоре начинает идти снег, снег медленно падает, сначала ложится тонкой пленкой на потертый паркет, затем постепенно собирается в сугробы, медленно засыпает мальчика, собака продолжает бегать, сначала ее видно, потом видно, как вместо нее подрагивает снег, пока она шевелится под ним, как снег засыпает мальчика по горло, мальчик вскидывает руку и бросает мячик, собаку больше не видно, через некоторое время не видно и мальчика. Снег идет дальше, ничего не происходит, тишина. Снег идет точно как шел тогда.

На площадке играют дети, вбегают и выбегают из кадра, всего их около десяти, разного пола, одеты по-разному, но все в пестром, трудно разобрать правила игры, похоже на догонялки, изредка дети что-то по очереди выкрикивают, вероятно, это тоже часть игры, на детских лицах искренняя радость. Мужской голос за кадром, этот мир прекрасен, каждый, кто приходит сюда, должен сделать все возможное, чтобы его сохранить, во имя этого мира, истории, наследия, мы должны идти на любые жертвы, мы должны прислушиваться к обществу, мы должны делать все, что от нас зависит, во имя этого мира, во имя будущего наших детей, особенно сейчас, когда наш мир под угрозой. Крупным планом лицо молодого мужчины, гладко выбритое, румяное, рот с приподнятыми кверху уголками, как будто слегка улыбается, зеленые прищуренные глаза, сосредоточенно смотрит в кадр. Голос, во имя мира, построенного нашими предками, на благо общества, взрастившего каждого из нас, ради сохранения традиций каждый из нас должен прислушаться к зову, должен сделать все возможное, чтобы не позволить этому миру рухнуть под гнетом неприятеля. Поле, закатное солнце, свет слегка слепит объектив, блики, возникает фигура человека со спины, фигура медленно идет вперед, от камеры, вдаль, в сторону солнца, цвет желтка, потом рыжий, фигура медленно движется вперед, по полю. Голос, когда общество просит о помощи, мы помогаем, когда обществу грозит опасность, мы приходим на помощь, мы послушны, потому что только так мы можем принести пользу в непростое время, во имя милосердия, во имя сохранения прошлого, во имя всего, ради чего мы боролись столько лет. Яркий свет. Надпись, черный шрифт без засечек, только ты можешь сохранить порядок вещей. Экран постепенно потухает.

Наутро двое охранников находят его в стеклянной витрине. Он все так же сидит, обхватив руками колени, сосредоточенно смотрит в пол. Мсье Кляйн, говорит один из охранников. Мсье Кляйн, с вами все в порядке. Он не поднимает головы. Охранники перепугано переглядываются. Мьсе Кляйн, с вами все в порядке, вы меня слышите. Один из охранников аккуратно стучит пальцами по стеклу, потом еще раз. Вам чем-нибудь помочь, мсье Кляйн. Мсье Кляйн, с вами все в порядке. Вам помочь. Нет, говорит он слегка осипшим голосом. Нет, ничего не нужно, я скоро выйду, а сейчас уйдите, пожалуйста, из зала, вы испортите.

Там было не так. Сначала музыкант, виолончелист, купил какую-то вещь, там с этого все начинается. Купил вещь, мелочь. Не знаю, коробочку, брелок, сувенир, но там сказано конкретно, что было. Купил и пошел, а по дороге на него напали, избили. Ограбили. И вот эта приобретенная им вещь попадает в чужие руки, а грабители убегают.

И дальше мы должны следить за ней, как за мячиком.

Нет. Не совсем так. Дальше мы следим сначала за ней, а потом сворачиваем в сторону. Вот эти люди, ну, которые его побили и отобрали вещь, куда-то мгновенно скрылись, сбежали

Неудивительно.

А музыкант расстроился и забыл пальто на скамейке.

Мне нравится тут слово расстроился

А там все так. Много как бы лишней фактической информации. Расстроился и пошел домой. Потом другой человек, не помню, ну, например, торговец или дворник. Или кто еще там мог быть. Пусть дворник. Дворник находит на скамейке пальто, несет, кому-то продает, не уточняется, выручает денег, покупает продукты, которыми травится его какой-то ближайший родственник. Потом родственника хоронят, с почестями, но не туда, то есть в чужую могилу.

В целом все понятно. Непонятно, как это все связано.

Ты потом поймешь.

Не уверен.

Здесь есть логика.

Сомнительная.

Как почти всегда.

Почему. Обычно я логику понимаю.

Вот особенно сейчас.

Сейчас не всегда.

А здесь она, кстати, другая.

Она что-то часто другая.

В этом-то и смысл.

Ну да, в этом смысл.

Так вот, родственника хоронят не в ту могилу. А он потом возвращается в виде призрака. Ходит по улицам, пристает к прохожим, ведет себя неприлично. И приходит к старушке. Нет. Является к дворнику, интересуется, где то самое забытое пальто. Нет, не так. Да, точно. Там была старушка, ее должны были похоронить. А похоронили родственника, который отравился. Поэтому не в ту могилу. Перепутали. Должны были старушку, а перепутали, и там оказался родственник. Ну, дворника, который нашел пальто и на вырученные деньги накупил продуктов. Точно, было так. Ну и его не туда закопали.

Ты так плохо рассказываешь.

Перепутал.

Слушать невозможно.

Бывает.

Нет, ты просто несешь какую-то чушь.

Нет, там понятно потом будет.

Боюсь представить.

Подожди. Так вот, я не помню, как там было. Детали. Много чего еще произойдет. Какие-то люди. Много персонажей, прямо на каждой строчке кто-то возникает. Был суп с мухами, пожар.

Что-то вроде притчи.

И много лишних подробностей, людей, о каждом много сказано. Забавные. А потом проходит