Помнишь, они шли колоннами, а телевизоры радовались. Шли по улицам, с транспарантами, много всего кричали, размахивали

Пойдем.

И девушка плакала. С разбитым лицом. Прижали к витрине, били. Она потом сидела на мокром асфальте и плакала. Тихо. Так тихо. Только чуть-чуть всхлипывала. Здесь так тихо не бывает

Пойдем.

Отстань от меня. Я никуда не пойду. Тебе какая разница.

Мы должны держать себя в руках.

Я держу себя в руках.

Нет, это не нормально.

Уходи. Перестань тут стоять. Мешаешь.

Давай помогу.

Уйди. Ты испортишь.

Просьба соблюдать спокойствие. Проходите в автобусы по одному, не толпитесь, не мешайте друг другу. Вещи необходимо передать главному сопровождающему, они будут доставлены дополнительным транспортом. Отнеситесь с пониманием друг к другу и к нашим требованиям. В первую очередь женщины и дети. Просьба мужчин дееспособного возраста воздержаться от эвакуации. Дальнейшие распоряжения поступят в ближайшее время. Повторяем, в первую очередь женщины и дети. Все прибывающие подлежат обязательному медицинскому осмотру. По приезде вам будет предложено горячее питание, питьевая вода, место для размещения, необходимые средства гигиены. За дополнительными разъяснениями обращайтесь к главным сопровождающим. Переезд абсолютно безопасен. Ваша безопасность является нашим основным приоритетом. Не толпитесь. Места в автобусах рассчитаны на всех нуждающихся в перевозке.

Всякий раз, когда в Амстердаме идет дождь, Ивенс выходит на улицу. Он идет вдоль дороги, спускающейся к каналу, затем вдоль канала, до моста, переходит, идет куда-то дальше, по проходам между тесными постройками. Он идет без зонта и камеры, в кожаной куртке с приподнятым воротом, прогулочным шагом. Ему нравится ощущать воду на седых волосах, становиться ненадолго одиноким посреди некогда шумно-людной улицы. Вокруг никого. Только машины, редкие, куда-то семенящие люди, торговцы, накрывающие лавки полиэтиленом, жидкие скопления людей под навесами, грохочущие трамваи. Он идет куда глаза глядят по незапланированной заранее траектории, куда несут ноги. Он видит детей в резиновых сапогах, играющих посреди лужи, мужчину, с пузом и в кепке, на велосипеде, двух других мужчин в зеленых куртках, курящих на лестнице под козырьком возле булочной. Он видит бездомных собак, лениво ошивающихся у контейнеров с мусором, полузаброшенную стройку с деревянными заграждениями и красноватыми лампочками по периметру. Видит приоткрытое окошко, из которого кверху рассеивается рыхлый пар и слышно, как играет громкая, непонятная музыка, ругающуюся пару, она отталкивает его, обиженно убегает по улице, он догоняет, хватает за левый локоть, она оборачивается, ссора продолжается, оба размахивают руками, вероятно, кричат. Он сворачивает в очередной переулок, переходит трамвайные пути, проходит по узкому переулку к другому каналу. Вдоль воды стоят велосипеды, некоторые поржавели. Изредка Ивенс останавливается посреди тротуара, запрокидывает голову, по-детски, подставляет лицо под капли и так стоит, жмурится. Он идет дальше, мимо домов, небольших скверов, квадратов, прямоугольников, длинной стены-палимпсеста, заклеенной многими слоями афиш. Видит серию плакатов густого синего цвета. Останавливается посмотреть. Выставка художника, совершившего прыжок в пустоту и запертого в витрине. Ивенс представляет себе обнаженного человека в позе эмбриона, в большом стеклянном шкафу, на некотором возвышении, небольшую этикетку, художник, совершивший прыжок в пустоту и запертый в витрине. Это кажется ему любопытным, запертый, не запершийся, то есть не вполне добровольно, либо это часть игры, художественного метода, метафора чего-то, насилия, манипуляции, уязвимости, хрупкости, неприкосновенности, беспомощности, послушания, при чем здесь прыжок в пустоту, похоже, для красного словца. Ивенс всматривается в синий цвет, в непривычно яркий оттенок цвета, проступающий сквозь пасмурные декорации города. Он думает о человеке в позе эмбриона, о том, как красива конструкция человека, о посетителях, которые ходят, смотрят, переговариваются шепотом, о старых музейных смотрительницах, которые сидят по углам в синем зале и делают замечания, подносят указательные пальцы ко рту, мол, здесь не принято шуметь. Он думает, что должен чувствовать человек в витрине, чувствует ли он что-нибудь, кроме усталости и затекшей мускулатуры, о чем он думает или не думает ни о чем, кроме как ждет окончания экспозиции, когда он сможет распрямить суставы, одеться, уйти домой к жене, ужинать, смотреть футбол, говорить с другом по телефону, играть с маленьким сыном в металлический конструктор. Он представляет небольшую квартирку на окраине города, на втором этаже с окнами во двор-колодец, крошечную прихожую с табуреткой на круглых ножках и запылившимся пальто в углу на крючке, такую же крошечную кухоньку, где жарко от плиты и пахнет свеженарезанным луком и чем-то из духовки, гостиную с двуспальной кроватью за ширмой и отдельную комнатку-детскую с игрушечными солдатиками на письменном столе и незастеленной кроваткой. Человек из витрины входит в прихожую, снимает мокрую от дождя куртку, вешает на крючок рядом с пальто, садится на табуретку, развязывает шнурки, снимает ботинки, ставит под табуретку, закашливается, громко говорит, привет. Навстречу из гостиной выбегает мальчик лет семи, он рад видеть отца, он спрашивает, пап, а ты мне что-нибудь принес. Отец засовывает руку в карман куртки, ищет, вытаскивает жестяную коробочку с леденцами, протягивает сыну, мальчик хватает коробочку, улыбается. Только после ужина, слышно женский голос из кухни. Они оба идут на кухню. Человек из витрины целует жену в правую щеку, спрашивает, у нас на ужин, видимо, лук. Жена смеется, да, полезно для здоровья. Они садятся за крошечный столик, жена вытаскивает из духовки чугунную кастрюлю, ставит на середину стола, поднимает крышку, оттуда взлетает облако пара. Она ставит три тарелки, кладет рядом по ложке, кладет каждому на тарелку нечто вроде овощного рагу, тоже садится за стол. Они принимаются за еду. Как прошел день. Как всегда, устал очень. Много было народу. Сегодня нет, погода плохая, люди сидят по домам. Отопление починили. Вроде да, стало теплее, но к вечеру как будто бойлер перестает работать. Напишешь снова галерейщику. Напишу, утром. Как твоя спина. Надо сегодня снова намазать, когда распрямляюсь, ломит поясницу. Я тебя сегодня намажу. А вы как сегодня. Стирку затеяла, он мне помогал, подмигивает. Помогал. Да, я развешивал. Молодец. Пап, в выходные поедем в парк. Если дождя не будет, поедем обязательно. А тебя отпустят. Я договорюсь, в субботу будут чинить освещение, выставка не работает. Она до ноября. Да. А дальше. Пока непонятно. Человек из витрины молча жует. Пап, я научился высоко прыгать, хочешь, покажу. Давай после ужина. Я теперь прыгаю выше табуретки. Не может быть. Может, я покажу. Он сегодня весь день прыгал. Мама звонила. Да. Как она. Еще хрипит, но уже лучше. Температуры нет. Нет, только горло, и нос немного течет. Ну ничего, это уже лучше. В субботу вечером заеду. Они едят, обмениваются репликами. Ивенс представляет приоткрытое кухонное окошко, если смотреть с улицы, оттуда расплывшийся пар над замкнутым двором, желтый свет в окнах напротив. Идет тихий дождь, капли изредка проскакивают под фонарями, легкий сырой ветер. Он смотрит на густые синие афиши, ровный белый шрифт без засечек, прямоугольный, как выставочная витрина, на облезлые обрывки других разноцветных, но выцветших афиш, на облупившуюся серую стену в трещинах и пятнах когдатошней краски, на заводных голубей, разбросанных по брусчатке возле грязных пакетов с промокшими газетами, бутылками. Капли холодной воды стекают по вискам к подбородку, по щетине, за воротник вязаного свитера с высоким горлом. Он проводит правой ладонью по щеке, по другой, смахивает воду, проводит ладонью по лбу, по волосам, как бы зачесывая назад. Мимо проносится велосипедист, брызги мгновенно разлетаются по сторонам, попадают Ивенсу на брюки, сзади, он резко оборачивается, щурится вслед. Он видит набережную канала, хлюпающую по лужицам невидимую воду, треугольно-прямоугольные формы построек, загораживающих горизонт, выпукло-потемнелое небо, трамвай, пересекающий канал слева направо, рыжую женщину с черным зонтом, уходящую вдаль, сплошной геометрический город, одно вплотную к другому, тесное пространство, насквозь промытое дождем.

Мы ждали многие годы, чтобы ответить. И теперь настало время сплотиться, объединиться, чтобы дать отпор. Мы много раз шли навстречу. Мы слишком много раз пытались прислушаться, проявить уважение, сознательность, здравый смысл. Здравый смысл, так нам казалось. Мы вели себя так, чтобы показать свою силу, но показали слабость. Нами воспользовались. Нам показали, что с нами не считаются. Не только не считаются, даже не замечают. Ни наших поступков, ни нашего понимания, плюют на наше терпение. Все, чем мы славимся, им не нравится. Все лучшее, что мы предлагаем миру, им не нужно. Никому не нужно. Они сочли нас слабыми, беспомощными, жалкими. Нас, одаривших человечество смыслами, знающих, что по-настоящему ценно, и готовых поделиться. Мы ведь всегда были готовы поделиться всем, что имеем. Мы одни проявляли порядочность все эти годы. А нам плюнули в лицо, нам сказали, ваши достижения ложь, вы никто, все вы. Все, что вы делаете, неправильно. Ваши люди неправильные. Ваши дети грязные болваны, не заслуживающие никакого будущего. Ваше прошлое, которое вы почитаете, ничего не стоит, вы его