– Никак, – Паша отпихнул его и сел за ближайший компьютер. Он хотел посмотреть видеокамеры с того района. Может быть, по ним удастся отследить Виталину? Эта мысль пришла ему в голову только утром. И Паша винил себя, что раньше не догадался. Лучше бы ночью приехал на работу, всё равно почти не спал. Сейчас было бы больше ясности.

Ни одна из камер на мост не выходила. Зато на перекрёстке Михеевской и Западной было видно, как Виталина торопливо шла по тротуару, потом села в автобус. И всё, дальше Паша её след потерял.

– Жаль, у нас нет такого распознавателя лиц, который по снимку с камеры может выдать полную личную информацию о человеке, – пробормотал он себе под нос.

– Ты там за кем следишь? – отозвался Макс.

Паша молчал.

– За Виталиной? – хитро прищурился дежурный. Его смена закончилась, Макс уже переоделся в гражданскую одежду и собирал сумку. В толстовке и спортивках он стал похож на подростка, у которого заметно улучшилось настроение после окончания уроков.

Виталина! – от одного звука этого имени Паша напрягся всем телом, будто его ударили хлыстом.

– Макс, иди домой уже! – буркнул он вместо ответа и снова уставился в экран, беспорядочно щёлкая мышью, понимая, что больше ничего не найдет.

– Кукушкин, ты тоже кончай дурью маяться! Займись своими непосредственными делами, – проворчал в его сторону Мишин.

Капитан, пришедший на работу, как всегда, вовремя («Точность – вежливость королей», – любил повторять он), сидел за стойкой и, нацепив на нос очки и поплевывая на пальцы, листал страницы папки с расписаниями дежурств.

Дверь с резким стуком распахнулась, Мишин обернулся.

– О, именинница явилась. Я думал, что поменяешься с кем-нибудь на сегодня. Поздравляю, – расплылся в улыбке Васильич.

Эля ввалилась с четырьмя плоскими картонными коробками, держа их перед собой на вытянутых руках. Запахло свежей выпечкой, сыром и травами. Милославская традиционно угощала коллег вегетарианской пиццей.

– А с колбасой нет? – поморщился Мишин, заглядывая под крышку коробки.

– Васильич, в колбасе всё равно мяса нет, так что ничего не теряешь, – тряхнула тугими кудрями Эля.

Паша скромно поздравил девушку и уселся к телефонам. От запаха еды его мутило. Конечно, Эля заслуживала хотя бы скромного букета цветов, но Паша до того был погружён в свои проблемы, что сейчас ему было не до чьих-то праздников.

Очередной звонок не заставил себя ждать. Паша поднял чёрную, лоснящуюся от частых прикосновений телефонную трубку.

– Это полиция? – спросил нетвёрдый мужской голос.

– Да, вы позвонили в полицию, – буркнул Кукушкин.

– Я хочу сообщить о преступлении, – голос у звонящего дрогнул. – Меня зовут Чуков Марк. Меня побили у бара «Три косули» и… – Мужчина неожиданно начал всхлипывать. Паша не мог понять, что он говорит.

– Да, я вижу. Вы сегодня уже обращались. Наряд направлен к бару, – скользнув глазами по записям, ответил Паша.

– Я убежал оттуда, – выдавил Марк.

– Зачем? Вы должны были оставаться на месте! Где теперь вас искать? – разозлился Паша.

– Я дома. По прописке. На Пушкинской, 24, квартира 5.

– И что теперь? Наряду за вами по всему городу гоняться?

– Вы не понимаете… У меня не хватило денег… А охрана… Они… – мужчина судорожно вздыхал. – Я не мог там оставаться. Их четверо было. Я убежал… У меня есть аудиозапись, как они… – Марк, не в силах больше сдерживаться, разрыдался.

Он горько выл в трубку, а Паша не мог скрыть негодования. Взрослый мужик, тридцать лет, – и ноет. Надавали оплеух, как это чоповцы умеют. Бывает. Так он, наверное, сам надрался, к тому же не заплатил.

– Мужчина, успокойтесь! – рявкнул он. – Наряд выехал. Ожидайте!

– Ишь, как он! – цокнул языком Васильич. – Эля, от тебя научился. Глядишь, со временем Зайчик настоящим полицейским станет.

У Паши всё внутри клокотало. Мира умерла, а какой-то мужик плачет, потому что его из бара выперли и побили.

Милославская настороженно посмотрела на Кукушкина.

– Паша, пойди чайник поставь, – попросила она.

После вечерней планёрки Паша увидел Саню Шаранова, проходящего мимо окошка дежурного, и рванул наперерез к лестнице, ведущей в убойный отдел. Паша надеялся узнать от него подробности о вчерашнем происшествии. Может, появились новые факты?

– Привет! Слушай, вчера женщина… с моста… с ребёнком… Что-то ещё про это слышно было? – Паша неуверенно переступал с ноги на ногу.

– Так ты же сам там был. У Гены все материалы.

– У Гены, который разыскник?

– Ну да. Муж приезжал, написал заявление, что пропала его жена с ребёнком. Забрала из садика раньше обычного и куда-то делась. Других пропавших в этот день не было. По описанию всё сходится. Ты же сам Григорьеву рассказал, что видел, как они случайно упали с моста… А что? Есть факты, которые должны заинтересовать наш отдел?

Паша опустил глаза. Ему не хотелось себя выдавать. Хотя он не сделал ничего противоправного. Почему ему было так неловко? Не от того ли, что Саня почувствовал, что Паша рассказал не всё? Профессиональная чуйка, нюх, талант тонкого психолога – можно называть это как угодно. За эти качества Шаранова и ценили.

У Паши в голове крутились слова Виталины: «Она бросила его с моста и прыгнула следом». Нет, проговориться было нельзя.

Шаранов напомнил ему сведения из протокола осмотра места происшествия:

– Сначала ты толковал про какую-то женщину-очевидца. Потом в итоге сказал, что ребёнок поскользнулся и упал, а мать хотела его спасти и прыгнула следом. Это было так?

Саня глядел на Пашу, как на чёрный ящик в известной игре, будто хотел угадать, что там внутри. Пока Паша подбирал слова, опер продолжал:

– Никто их не толкал? Нет? Значит, это не моя работа. Самоликвидаторы – не наш профиль. Ребёнка жаль, конечно. Но мать могла бы следить за ним лучше.

Пашу задели эти слова. Он уверен, что Мира была замечательной матерью. Была… Несмотря ни на что. Возможно, Виталине показалось. Она же в очках – зрение, значит, плохое. Вечер, снег. Наверняка примерещилось. Разве Мира могла сделать такое? Пашина версия куда правдоподобнее и человечнее, хотя от этого не становилась менее трагичной.

– В общем, пока тела не всплывут, будет у Генки висеть этот глухарь, – заключил Саша.

Обычно Пашу не задевал подобный тон. Речь, в которой пострадавшие – «терпилы», а убитые – «трупаки», его никогда не напрягала. Никто не вникал, что эти «тела» когда-то дышали, любили, что это чьи-то братья, сестры, отцы или матери. Попадая в сводку, они утрачивали все свои качества, оставаясь лишь набором антропометрических и гендерных данных. Оно и понятно, если оплакивать каждого, в итоге весь личный состав отправится в психушку. Эмоции мешали работать, обезличивание облегчало процесс. Но когда речь шла о близких, сохранить твёрдый рассудок не получалось. Сейчас Паше было невыносимо думать, что Мира станет очередным «подснежником», чьё распухшее, посиневшее тело однажды прибьёт к берегу. Как над её мёртвым безносым лицом, обглоданным рыбами, склонится патологоанатом. От этой мысли его начало мутить.