Груз зерна готов отправляться на Землю. Многие сельскохозяйственные миры используют это место в критической точке гравитационного поля звезды Трона в качестве отправного пункта для транспортировки на Землю экспортных товаров. Грузовые гондолы сбрасываются и соединяются друг с другом пересекающимися по полукругу силовыми лучами. Когда ромашка становится достаточно крупной, чтобы гарантировать прибыльный прогон, подключается контрольный модуль с командой, и можно пускаться в путь.

Впрочем, нынешний полет не совсем обычный. На Землю вместе с грузом летят два пассажира. Случай из ряда вон выходящий. С Землей не контактирует почти никто из внешних миров, за исключением дипломатов. Дипломаты летают на официальных крейсерах, а все прочие — на чем придется. Видно, эти два пассажира богатые: полет к Земле даже с грузом зерна недешев. Хотя с виду не скажешь. Один в темной одежде, с темной бородой, в мрачном расположении духа, другой — светловолосый, внимательный, крепко держит под мышкой деревце в горшке. Странная парочка. Интересно, задумался Стаффорд…

…и вдруг понял, что зря тратит время. Это его первый полет в качестве навигатора — надо быть в наилучшей форме. Гильдия долго не предлагала ему места. Потратив положенные шесть стандартных лет на ускоренное подсознательное усвоение всех аспектов межзвездных полетов от космологии до подпространственной физики, от тонкостей протон-протонной тяги до последствий отказа термостата командного модуля, он жаждал ринуться в межпланетную бездну. К сожалению, бездна его не ждала. Транспорты отправляются не так часто, как раньше, поэтому новоиспеченный навигатор немыслимо долго числился первым в списке претендентов на должность.

Венсан Стаффорд не многого просил от жизни. Хотел лишь получить возможность летать от звезды к звезде, чтобы заработка хватило на самого себя и жену, а со временем, при экономии, может быть, на покупку собственного дома и на содержание полноценной семьи. Ему вовсе не нужно богатство, кубышки, набитые золотом.

Когда почти отчаялся получить назначение, пришло известие, что отныне он официальный космолетчик. Вот и начало карьеры. Стаффорд рассмеялся под шлемом, подтягиваясь на тросе к шлюзу «Тилы». Жизнь прекрасна. Он даже никогда не догадывался, как она порой бывает прекрасна.

— А куст для чего? Таскаешься с ним, как с младенцем.

— Это не куст, а дерево, — поправил Ла Наг. — Мой лучший друг.

Брунин не нашел в этой шутке — если поправка задумывалась как шутка — ничего смешного. Нервы были на пределе, он дергался, злился. На пути к Земле «Веселая Тила» трижды запрыгивала и выпрыгивала из подпространства, что каждый раз сопровождалось любопытной, тщательно изученной, но практически необъяснимой мучительной тошнотой.

Ла Наг не реагировал, по крайней мере внешне, но для Брунина, не ступавшего ногой на борт межзвездного корабля после бегства с Нолеветола, каждый прыжок превращался в нервирующее физическое испытание. Он обливался потом, внутренности старались вывалиться наружу одновременно изо всех имеющихся отверстий. Фактически весь полет был для него тяжкой мукой. Вспоминался фермерский дом на Нолеветоле, где он вырос, крошечный островок, заросший деревьями, посреди моря хлебных полей; кругом никого, кроме матери, брата и того самого идиота, который называл себя его отцом. На ферме он часто чувствовал себя точно так же — пойманным в ловушку, запертым в стенах, за которыми нет ничего. Брунин ловил себя на том, что без конца расхаживает по проходам контрольного модуля с неизменно влажными от пота ладонями, нервно дергавшимися пальцами, которые словно жили собственной жизнью. Порой казалось, будто стены сдвигаются, грозя раздавить его в смородинный кисель.

Когда психическое состояние дошло до того, что при быстром незаметном взгляде вправо или влево он мог бы поклясться, будто действительно видит, как движутся стены — непременно сдвигаясь, никогда не раздвигаясь, — то сунул под язык пару таблеток торпортала, закрыл глаза и стал ждать. Таблетки быстро растворились, проникли в подъязычную слизь и почти сразу же в кровеносную систему. Сердце несколько раз хорошенечко стукнуло, активный продукт обмена веществ поступил в мозг, подействовал на лимбическую систему, облегчил напряжение. Стены разошлись, можно было спокойно сидеть и практически вести связную беседу. Что он теперь и делал.

Непонятно, как Ла Наг умудряется сохранять полное душевное равновесие в узкой крошечной тесной каюте. При грузовых перевозках пространство ценится на вес золота: сиденья и стол, на котором стояло дерево Ла Нага, поднимаются из пола нажатием кнопки, койка при необходимости откидывается из стены. И в каюте Брунина напротив точно то же самое. Общий туалет и умывальник располагаются ниже по коридору. Все рассчитано на максимальное использование имеющейся площади, то есть до безумия сжато и сплюснуто. Ла Наг, тем не менее, выглядит невозмутимо, и, если бы Брунин не принял успокоительное, этот факт взбесил бы его и толкнул на насилие. Интересно, принимает ли толивианец когда-нибудь психотропные средства?

— Его зовут Пьеро, — объяснял Ла Наг, указывая на дерево, стоявшее на столе между ними, почти под рукой у Брунина. — Это мисё, карликовая разновидность толивианского эквивалента цветущей мимозы. Он сообщает, что чувствует себя хорошо и приятно, приняв позу банкан.

— Ты так говоришь, точно он тебе какой-нибудь родственник или что-нибудь вроде того.

— Ну… — Ла Наг помолчал, уголки его губ поднялись в намеке на озорную улыбку. — Можно сказать, что действительно родственник — мой прапрадед.

Не зная, как реагировать, Брунин перевел взгляд с Ла Нага на дерево. Оно стояло в роскошном коричневом глиняном горшке фукуро-сикибати с затейливой резьбой, высотой примерно от кончика среднего пальца до локтя взрослого мужчины. От ствола отходили узкие пятипалые отростки, широко разветвлявшиеся и обрамленные крошечными листиками, образуя над горшком мягкий зеленый зонтик. Слегка изогнутый ствол придавал общей картине мирный и безмятежный вид.

Брунину пришла в голову столь безобразная мысль, что, застряв в мозгах, она все сильнее его привлекала. Он знал, что превосходит Ла Нага физической силой, а флинтеров нет на борту. Теперь толивианца нечего бояться.

— Что ты сделаешь, если я вырву с корнями твое драгоценное деревце и превращу в кучу щепок?

Побелевший Ла Наг привстал, но, видя, что Брунин не протянул пока руку к Пьеро, снова сел.

— Огорчусь, — сухо ответил он дрожащим голосом (от чего — от страха или от злости, Брунин не разобрался). — Может быть, даже заплачу. Похороню останки, а потом… не знаю. Пожелал бы убить тебя, только не знаю, решился бы или нет.

— Не дал мне убить Метепа, а меня убил бы из-за поганого кустика? — Брунин собрался расхохотаться в лицо собеседнику, но ледяной взгляд Ла Нага остановил его. — Можешь завести другое.

— Нет. Не могу. Пьеро только один.

Брунин взглянул на деревце и удивился, что оно выглядит иначе. Пальцевидные отростки поджались друг к другу, а ствол стал прямым, словно лазерный луч.

— Ты испугал Пьеро, и он принял позу токкан, — укоризненно заметил Ла Наг.