Труд предстоял немалый: обойти все коридорчики, кельи и келейки, во все углы заглянуть, молитвы на порогах отчитать и каждую пядь в убогом доме свяченой водой сбрызнуть.

— Ну, иноки, сделаем так: на первом пороге вместе молитвы отчитаем, а там разойдемся каждый в свою сторону, но не дальше семи шагов, чтоб и слышать, и видеть друг друга. Дверей нигде не закрывайте, молитесь неустанно и вслух, и безмолвно, как в пустыни вас учили. Но главное: не бойтесь беса — от веры и бесстрашия он слабеет.

Так сказал Илларион и ободряюще улыбнулся инокам.

Встали они трое на пороге длинного и холодного сводчатого коридора, что начинался прямо от дверей богадельни, и отчитали защитные молитвы. Илларион начал обряд водосвятия, сунув кропило в ведерко и размашисто покрестив воздух перед собой: свят, свят, свят!

Капли святой воды оросили лица; Иосифу, несмотря на все его страхи, сделалось весело. Ему всегда нравилось водосвятие; нравилось вздрагивать и ежиться от прохладных водяных брызг. Он представил, как сейчас во всех темных углах будут окачены водой бесы, как им мокро, зябко и неуютно сделается в их насиженных местах. Да и вода-то не простая — святая! От крещеной воды у бесов корчи.

Иосиф чуть не рассмеялся своим мыслям. Но Илларион строго глянул на него: не отвлекайся! Продвинувшись вперед по коридору, они встали напротив первых трех келий и отворили их двери. Марк встал на пороге той, что слева; Илларион выбрал правую, а Иосиф, подавляя неуместные смешки, отчего выходило в его горле какое-то бульканье, прошел на семь шагов от Иллариона и, сделав еще шажок, встал тоже справа.

— Отче наш… — начал Илларион и едва руку с кропилом поднял — пронесся по коридору вихрь. Взметнулись и хлопнули одна за другой все двери; засовы, их запирающие, отскочили. Понесло паленым из каждого угла. Завыло, засвистало, застонало вокруг так, что Иосиф зажал уши — показалось, что от гадостного непотребного звука голова его треснет, словно гнилая тыква. Выронил он свое кропило; нагнулся, чтобы поднять, но только лишь повернулся спиной, как дверь кельи перед ним распахнулась и что-то рывком вдернуло его внутрь, в полную темноту.

А едва он оказался внутри — дверь захлопнулась.

С разгону налетел Иосиф на стену лбом, треснулся, да и осел кулем на пол, потеряв сознание.

Очнулся в полной темноте. Сколько пролежал он бездыханным: день? Два? Минуту? Неизвестно.

В густой чернильной тьме не слышал он ни единого звука. Пахло только чем-то сырым. Так земля в погребе монастырском пахнет: прелостью, гнильцой.

«Где я?» — думал несчастный Рябик и ничего не мог сообразить. Может быть, замурован в стене живьем. Похоронен заживо. А может, и вовсе — умер?

От таких страшных тоскливых мыслей Рябик чуть не застонал. Да вовремя спохватился: не ровен час, отзовется ему тут неизвестно что, лучше не рисковать. Не выдавать своего присутствия. Рябик постарался даже дышать тише; тут только и осознал, что, наверное, все-таки еще жив. Во-первых, он дышал. Во-вторых — кожа на лбу саднила страсть как! Еще и дергалась. Пощупал рукой лоб — шишка. Здоровенная, должно быть, гуля. Это ж он на стену лбом наскочил.

Ох! Вот и наказан Рябик за все грехи свои (ведь и правда в бане за девками подглядывал, ирод!). Говорил Илларион — держаться не далее семи шагов. Что теперь делать-то?!

Как Иллариона искать? Марка? А вдруг…

Глупый инок Иосиф по прозвищу Рябик еще много страхов успел бы себе напридумать. Но, к счастью для него, в этот миг дверь озарилась по краю теплым мерцающим светом и в темную келью со свечой в руке вступил Илларион.

— Иосиф, ты тут?

Ничто на свете не могло бы утешить Иосифа скорее, как только вид этой знакомой ему высокой фигуры в клобуке. При виде Иллариона Рябик расплылся в бестолковой улыбке и залился, горемыка, беззвучными слезами. От счастья.

— Я тут… Я только кропило обронил…

— Нá тебе твое кропило, — проворчал Илларион и сунул кропило Рябику в руку. — Экий ты плакса!

— А где Марк? А, отче? — спросил Иосиф, поднимаясь с колен, хлюпая носом и вытирая рукавом бегущие слезы. — Где Марк? С вами-то как, обошлось? А, отче?

— Люблю, когда ты так говоришь! — сказал Илларион. И, повернувшись лицом к иноку, поднял свечу повыше, осветив себя. — Скажи-ка еще!

— Что сказать, отче? — не понял Рябик.

Глаза наставника полыхнули в неверном пламени свечи. Отец Илларион усмехнулся.

Ничего страшнее этой ухмылки Рябик в своей жизни ни тогда, ни после не видел.

Рот отца Иллариона внезапно треснул, словно разошелся по швам; рваные края широко раздвинулись, с хрустом отвалилась челюсть и повисла, качаясь, на кожаных лоскутах, но ни одной капли крови не пролилось на землю. Внутри отца Иллариона оказалась бездна, черная пустота.

И это был, конечно, не отец Илларион, это был сам отец лжи перед иноком Иосифом Рябиком — Сатана. Невыносимо холодная тягучая пустота изливалась из него на божий мир, скручивая, сминая, выдавливая до последней капли, до пустынной жгучей сухоты все живое.

— Из… из… из… — Рябик пытался закричать Сатане нужное слово, но губы его не слушались. Он не говорил — он скулил и подвывал.

— Это ты меня, монашек, надеялся изгнать? Ну, иди ко мне. Иди же!

Сатана в образе Иллариона протянул к иноку руки — страшные, черные, покрытые колючей шерстью.

— Изыди! — закричал изо всей силы Рябик и замахнулся на нечистого своим кропилом.

Сатана захохотал.

— Кропи, кропи кровью! Будем с тобой кровью повязаны!

Рябик глянул и шарахнулся в ужасе: проклятый демон сунул ему в руки никакое не кропило, а оторванную человеческую руку, с длинных белых пальцев которой капала кровь.

Рябику показалось, что то была рука Марка. Осознание, что товарищ его, возможно, убит, наполнило Иосифа гневом. Марк погиб? Но он не мог бы погибнуть, если с ним был Илларион. Иллариону по велению Господа подчинялись нечистые духи! Значит, эта тварь уничтожила не только его товарища, но и любимого наставника. А виноват в их гибели именно он, никчемный Иосиф Рябик, он их предал — предал не изменой, а слабостью своей пустой души, которая хуже измены, наверное… Хуже всего! Даже ада. Инок застонал. Ведь предупреждал его давеча Илларион: пустота!

— Боишься темноты? — кротко спросил демон в облике монаха. — Сейчас будет очень темно… Очень! Пожалей себя. Вот я задую свечу, и твое жалкое заячье сердечко лопнет со страху — я знаю! Ну, что, хочешь перед смертью помолиться? А за свечку душу продашь? — И залился демон глумливым тоненьким смехом.

Яростный, горячий, непобедимый гнев волною взметнулся в груди Иосифа и захватил все его существо, наполнил по самую макушку, выплеснулся наружу, и, бушуя, повлек его дальше и выше — выше собственной человеческой сути.

— Тьма есть только отсутствие света, — объяснил Сатане Рябик.