вагона деревянные сундуки, мешки, узелочки и пошли по железнодорожному полотну к узкоколейке.

Тьма кромешная.

Вдруг из-за деревьев, из-за сараев и бараков показалось что-то непонятное. Дом не дом, дворец не дворец. Окна многосаженные сверкают, переливаются. Не то чтобы в деревне — ни на одной картине Ваня Ефремов такого не видывал.

Вот тогда, в ту морозную февральскую ночь, и сказал он себе: «Я не я буду, если в тот дворец не войду».

Сказать-то сказал, а войди попробуй. За восемь верст каждое воскресенье бегал к этому дворцу Иван со своего центрального торфяного участка.

Однажды узнал из разговора Ваня, что есть на строительстве электростанции землекопная артель. А рабочие в той артели их, владимирские, из соседних деревень родом.

«Хорошо бы к ним пристроиться, — подумал тогда Иван. — Землю-то копать не ахти какая хитрость, сдюжу я».

Узнал Ефремов, в каком бараке артель размещается, что в той артели за старших братья Гринины, Иван да Михаил. Как только узнал он все это, стал мимо того барака похаживать — авось заприметят. А на него и не глянет никто, всяк своим делом занят.

Тут-то вспомнил Ваня про свою тульскую гармонь. Пришел как-то к бараку под вечер, расположился под окошечком да и заиграл грустно так да жалобно. Видит — артельщики один за другим из окна поглядывать стали. И вдруг тот, кого Грининым Иваном Михайловичем звали, говорит:

— Что-то ты, парень, играешь все жалобное, надо бы повеселей чего.

Ну а Ивану только того и надо. Растянул меха да и давай «Сени» нашпаривать.

Целый вечер тогда мужики под его музыку плясали, песни пели.

— Нам бы в артель этого гармониста, — говорит один.

— Никак нельзя, — отвечают Гринины, — нынче кроме как через биржу никого не принимают.

А устроиться на работу в двадцать седьмом году и в самом деле не просто было. По утрам у биржи целая толпа собиралась. Начальник из двери покажется, человек двадцать выкрикнет, бумажки раздаст да и снова уходит.

Стали землекопы просить за Ефремова:

— Он же не безработный, — сказали начальству братья Гринины. — Из другой артели переводится, там его место свободно теперь.

Так вот и уговорили Гринины своего начальника. Ушел Иван от торфяников. На Черное озеро перебрался.

Прижился он у землекопов сразу. Сколотил себе козлы, три доски на них положил, сверху матрац, сеном набитый, — чем не койка? На пол под эту койку сундучок свой поставил. Сел да меха растянул. И сразу, один за другим, народ к нему собираться стал.

Утром Иван уже со всеми вместе на электростанцию явился. Канаву копает, а сам от станции глаз оторвать не может.

«Вот бы, — думает, — куда на работу устроиться».

А тут не то чтобы работать — и посмотреть, что там внутри делается, никак не удавалось.

Однажды послали Ивана в кирпичной стене проем пробивать. Стена крепкая, кирпичи на цементном растворе уложены. Бил, бил — ничего не получается.

Снизу, сверху, с боков все вырубил — не падают кирпичи, да и только.

Взял тогда Иван большую кувалду. Не выдержала кирпичная кладка, треснула. Кирпичи вниз посыпались.

И открылся перед Иваном чудесный зал. Глазом окинешь — не охватишь сразу! Пол яркий, плиточный. Машины черным лаком отсвечивают. Перед машинами щиты стоят. На щитах стекла зеркальные.

Вернулся Иван в свой барак, сел, задумался. Ребята на улицу тянут, гармонь в руки суют, а у него не то на уме. Без ужина и спать лег. Чуть свет у соседа спрашивает:

— А кого на электростанцию работать берут?

— Мастеровых разных, — ответил сосед, — кто электрическому делу обучен.

— А могут, к примеру, тебя иль меня в обученье взять?

— Там грамоту хорошо знать надо, — говорит сосед.

Вот тут-то Иван и призадумался. В деревне, правда, учился он, три класса кончил, да разве то было ученье?

И жизнь трудная, и гармошка помехой ученью была немалая. То на посиделки, то на свадьбу Ивана парни с девками тянут. Случалось, до поздней ночи танцы-пляски играет. От усталости чуть со стула не падает.

Так и получилось, что грамоте он как надо не научился. Все ученье на гармошке проиграл.

Вспомнил Ефремов все это и загрустил. Но убиваться не стал. Еще крепче задумался, как бы сделаться ему настоящим электриком.

Канаву роет, старается, а сам нет-нет и разогнется, осмотрится: что там наверху монтеры делают?

Работа у него в то время была тяжелая. Землекопы под фундаменты для больших машин котлованы рыли. Вода кругом льется, насосами ее откачивают. Ямы глубокие, четырехсаженные. Вся артель — двадцать пять человек — в той яме умещалась. Глянешь вверх — неба кусок только и видно.

Чтобы землю со дна ямы выкидывать, дощатые полати ступенями делали и с одной ступени на другую землю наверх перебрасывали.

Но как ни уставал Иван, как за целый день в грязи да в воде ни намучивался, а задумку свою из головы не выкидывал. В школу поступил. С работы придет, лапти и бахилы сушить поставит, а сам за книжки с тетрадями.

Называлась эта школа — ликбез. Ученики — все люди взрослые, рабочие. Учиться пришли по доброй воле, времени зря не теряли. За одну зиму Ефремов и читать, и писать, и примеры решать выучился.

А тем временем арматурщики железные прутья в яму уложили. Бетонщики тачками бетон привезли, в котлованы залили.

Перешли сюда и электрики. Стали для установки машин мостовой кран монтировать. Наверх, на стены, металлические фермы втаскивают, провода подводят. В помощь электрикам выделена была артель Китаева: со склада моторы, провода получают, на монтажные площадки везут, потом расходятся по два, по три человека в бригады электриков — подают, подтаскивают.

Вот в эту-то чернорабочую артель и стал проситься Иван Ефремов. Посчастливилось парню: приняли его и