что на всем свете не найдется другой столь прекрасной земли, как южное королевство, и подтвердил это описанием нескольких шиммерийских диковинок: дворца на водопаде, Облачной Бездны, десятимильной Аллеи Магнолий, и, конечно, великолепных Львиных Врат. Хармон ахал, всплескивал ладонями и изъявлял восторг с подобающей случаю старательностью.

Наконец, Гобарт-Синталь велел карлику в третий раз наполнить чашки и отослал его с террасы, давая понять, что пришло время разговора о деле.

— Твое письмо, Хармон, вызвало у меня любопытство. Ты не слишком ясно дал понять, о чем ведешь речь. Обычно так пишут те, кому нечего предложить, но тут чутье подсказало мне, что дело может оказаться стоящим. И вот, я решил тебя выслушать.

— Предположим, — начал Хармон Паула Роджер, сделав глоток кофе, — странствовал по миру один путник. Случилось так, что милостью богов попал ему в руки весьма непростой товар. Товар до того диковинный, редкостный, что не продашь его ни на ярмарке, ни с корабля; до того ценный, что мало кому придется по карману. Очень мало кому. Поразмыслил путник и поступил так. Отправился в богатый портовый город, разыскал среди городских купцов самого видного, знатного и явился к нему на прием. Подумал: покажу товар купцу, он непременно заинтересуется и тут же спросит о цене. Но как сложить цену товару, который продается столь редко? А если назову, сколько хочу, то не в обиде ли останется купец? Не прогонит ли меня за наглость? Так рассудил путник и сказал купцу иное. Ты, купец, ловок и умен, — сказал путник. — Погляди на меня, послушай, что говорю, и угадай, какова цена моему товару, не глядя на него. Назовешь справедливую цену — тут же уступлю тебе от нее десятую часть.

По едва заметному огоньку в глазах негоцианта Хармон понял, что покупателя заинтриговала его загадка.

— Что сказал бы тогда купец путнику? — спросил Хармон Паула.

— Пятьдесят эфесов, — заявил Гобарт-Синталь.

Хармон только улыбнулся.

— Сотня.

Хармон промолчал, бросил в рот розовый кубик зефира.

— Триста эфесов?.. — не то предложил, не то спросил корабельщик.

Хармон улыбнулся шире, взор его был ясным и невинным — ни дать, ни взять счастливое дитя.

— Уж не хочет ли этот путник сказать, что цена его товару больше пятисот золотых?

— Путник долго странствовал. Боги были милостивы к нему…

Гобарт-Синталь подался вперед, пристально оглядел Хармона с ног до головы, проутюжил взглядом бляху на поясе, золотую цепь, браслет гильдии, уперся в глаза гостя — лукавые, умные, с морщинками от уголков.

— Тысяча эфесов.

— Тысяча эфесов… — неторопливо повторил Хармон, сделал глоток из фарфоровой чашки. — Тысяча эфесов — хорошая цена. Село с мельницей и церковью можно было бы продать за эти деньги, или крупное поместье с лесным угодьем… Но разве путник похож на землеторговца?

— Купец никак не возьмет в толк, — процедил корабельщик, — какую чертовщину продает путник. И по правде, купца это начинает злить.

— Путник был бы очень расстроен, услышав от купца такие слова, и кланялся бы до самой земли, умоляя купца быть милостивым. Но никак не мог бы путник показать товар, услышав цену всего лишь в одну тысячу.

— Всего лишь в тысячу?! — Гобарт-Синталь хлопнул ладонью по столу. — Да ты хоть знаешь, что можно купить за тысячу золотых?

Хармон прижал руку к груди и примирительно склонил голову.

— Смиренный путник знает многое, не зря же он странствовал столько лет. Знает, к примеру, что за тысячу золотых никак нельзя купить вещь, чья цена состоит из пяти цифр.

Корабельщик схватился на ноги:

— Десять тысяч?!

— Путник не сказал — десять тысяч, — с безмятежным спокойствием произнес Хармон Паула Роджер. — Путник сказал: число из пяти цифр. Среди подобных чисел десять тысяч — наименьшее, и, признаться, путник мог бы счесть это за обиду.

— Да иди ты во тьму! — рыкнул Гобарт-Синталь. — Убирайся, не морочь мне голову!

Хармон не двинулся с места.

— Неужели купцу не интересно было бы узнать, какой товар имелся у путника? Разве купец дал бы путнику уйти, не получив ответа?

Корабельщик скривился от бешенства, пригвоздил Хармона взглядом, и вдруг… внезапно он догадался, какой — единственный на свете! — товар мог бы оправдать подобную цену и самоуверенную наглость продавца. Гобарт-Синталь недоверчиво склонил голову, почесал бородку. Сел, хлебнул кофе, облизал губы. С расстановкой сказал:

— Шестнадцать тысяч золотых монет. По тысяче в честь каждой святой Праматери.

— Путник теперь видит, что купец понял, о каком товаре идет речь. Это наполняет сердце путника радостью! Правда, слегка досадно, что купец думает, будто путник не знает справедливой цены своему товару… — Хармон отправил в рот еще кусочек лакомства. — Кроме того, путнику жаль, что всего шестнадцать Праматерей пришли к нам из Подземного Царства. Сколь прекрасным и благостным стал бы наш мир, если бы каждая Праматерь привела с собой сестру! Или двух…

— Ты обезумел, — процедил Гобарт-Синталь, указав пальцем в грудь Хармону. — Я не дам тебе столько денег. Слышишь? Этого не будет. Заплачу двадцать пять тысяч золотых эфесов в том случае, если ты сейчас же покажешь товар, и на нем не найдется ни единого вот такусенького изъяна!

Хармон развел руками:

— Милейший купец должен понимать, что в подобном товаре по самой его сущности не может быть изъянов.

— Положим. Но один товар не равен другому!

— Как горько говорить, что мудрый купец снова заблуждается. Один бесценный товар равен другому — именно бесценность и равняет их. И если человек получает шанс купить бесценную вещь всего лишь за сорок пять тысяч золотых, то ему следует считать это божьей милостью.

Хармон ожидал новой вспышки гнева, но корабельщик только устало покачал головой.

— Сам Темный Идо подвесил твой язык… Двадцать пять тысяч — крайняя цена. Это все, что я могу собрать, не продавая судов.

— Что ж, смиренно прошу прощения за то, что занял ваше время.

С этими словами Хармон поднялся с подушек.

— Стой! — рявкнул Гобарт-Синталь. — Я найду, у кого занять еще семь тысяч к послезавтрашнему дню. Я дам тебе тридцать две. Слышишь? Только сейчас же покажи товар! Если он будет так прекрасен, как ты описал, — ты получишь тридцать две проклятущих тысячи эфесов!

В эту минуту Светлая Сфера покоилась на груди торговца, плотно притянутая платком, однако, сам не зная почему,