Через минуту, встревоженные беспокойством соседних стай, всколыхнулись утки на дальних омутах. Небо, освещённое первыми лучами восходящего солнца, запестрело от клубящихся и вскинувшихся ввысь утиных потоков.

– Вот это чудеса! Шестьдесят лет прожил, сколько земли перемерил, а такого чуда не видел! – возбуждённо говорил Хомутников, всматриваясь в голубеющие просторы небес.

– А что, товарищ Лисицын, не пробовали вы этому поголовью счёт произвести? – спросила Соловушкина, всё ещё не отрывавшая своего взора от неба.

– Прибрасывал! Многие тысячи получаются.

– Богатство! Огромное богатство! – восклицал Хомутников.

– Ну, теперь пора чаевать, – предложил Лисицын, видя, что лесоустроители попритихли, исчерпав свои восторги.

Из всех наиболее поразительных чудес, которые была в Синеозёрской тайге, оставались не показанными лесоустроителям тёплые источники. Но путь туда был неблизкий. Однако не только расстояние сдерживало Лисицына: там, на берегах Синего озера, работала группа экспедиции. Со слов Ульяны Лисицын знал, что Анастасия Фёдоровна заканчивала описание источников и готовилась к отъезду в город с образцами вод и грязей. Лисицын раздумывал: «А чёрт их знает, этих лесных устроителей, что они за народ? Приведёшь их туда, а они и повернут все эти изыскания в свою пользу. Нет уж, на источники я их не поведу».

За чаем, когда лесоустроители в один голос снова нахваливали ягоды Синеозёрской тайги, Лисицын сказал:

– Показал бы я вам, товарищи начальники, ещё одно расчудесное место, но идти туда далековато. Скажу на словах. Хотите – верьте, хотите – нет. Бьют в том месте тёплые ручьи и лежат пользительные грязи. За других говорить не хочу, а сам я годов пять тому назад, а может, поболе, обезножел окончательно. И если б не эти грязи, сидел бы сиднем и по сей день.

– Охотно вам верим, товарищ Лисицын. На таких просторах не может не быть целебных источников, – самоуверенным тоном произнесла Соловушкина. – Наша сибирская земля такая щедрая, чего-чего в ней только нету.

И тут в разговоре у костра наступило долгое и не предвещавшее ничего отрадного молчание. И Лисицын и лесоустроители понимали, что надвигается трудная, жестокая минута, когда должен быть поставлен неотвратимый вопрос: что же делать дальше? Ни у Соловушкиной, ни у Хомутникова не хватило духу заговорить об этом. Лисицын поглядывал на них вопрошающим взглядом, но, видя, что они молчат, заговорил сам:

– Ну что же, товарищи начальники, понимаете вы теперь, на какие леса вы замахиваетесь? Или у вас по-прежнему рука не дрогнет разорить это улуюльское гнездо?

– Не так, товарищ Лисицын, вопрос ставишь, – сказала Соловушкина.

– А как вы хотели бы его поставить, товарищи начальники?

– А вот так: есть ли в Улуюлье леса, которые можно взять вместо синеозёрских? Таких лесов нет!

– А Заболотная тайга?! – воскликнул Лисицын.

– Поймите, товарищ Лисицын, нам не просто нужен лес, нам даны показатели по сортименту. Заболотная тайга – это леса среднего качества, мы обязаны дать стране древесину высшего качества.

– Возьмите её в других местах. Вон верховье Таёжной – отменные леса!

– Синеозёрская тайга предусмотрена генеральной схемой.

– Вы меня не пугайте учёными словами! Генеральную схему составляли люди. Схема не с потолка упала.

– Но она утверждена, и её не просто изменить!

– Непросто, но можно изменить! – не отступал Лисицын. – Изменить можно всё на свете. Была бы охота! Триста лет народ жил при Романовых, а потом взял и дал им лопатой по месту, которое ниже поясницы.

– Спор этот бесполезный, товарищ Лисицын, – вступил в разговор Хомутников. – Вы учтите, что ни я, ни Надежда Андриановна ничего изменить не можем. Нет у нас такой власти! Мы простые служащие треста. Если мы не будем выполнять указаний треста, нам не будут платить заработной платы.

– Эх, товарищи начальники! – страдальчески морщась, вздохнул Лисицын. – Какие же вы робкие… Трест! Власти нету! А подумайте лучше: разве вы тресту служите? Вы государству рабочих и крестьян служите! Вы государственные служащие! А рассуждаете как?

– А что бы вы хотели от нас, товарищ Лисицын? – спросила Соловушкина, краснея от сильного возбуждения.

– А вот что: вы посылаете в трест бумагу. Так и так, дескать, осмотрев синеозёрские леса, подтверждаем, что губить их – дело недопустимое. Народ за это спасибо не скажет ни теперь, ни в будущие годы. Надо на эти леса наложить запрет. Без них рухнет природа всего Улуюльского края… Можете вы это сделать или нет?

– Ни под каким видом! – крикнула Соловушкина. – Если мы это сделаем, завтра же последует приказ: вместо того чтобы обмерить синеозёрские леса, специалисты треста Соловушкина и Хомутников занялись подсчётом того, сколько птиц село на берёзу и сколько зверьков пробежало в норку. Да вы знаете, товарищ Лисицын, что нам за это будет?!

– Ну, коли так, товарищи начальники, знайте: нету у меня в жизни врагов более лютых, чем вы, истребители природы! И выход у нас с вами один: либо вы закопаете Лисицына в землю, как старую дохлую собаку, либо он вас выпрет отсюда, да так, что вы навсегда забудете пути-дороги в Синеозёрскую тайгу!

Лисицын сдёрнул шапку с головы и, яростно стиснув её в кулаке, стремительно скрылся в лесу.

Утром следующего дня по тропе от стана Лисицына на Тургайской гриве шли двое. Они держались друг от друга на почтительном расстоянии. Впереди шагал Лисицын. Он торопился в Мареевку, к начальнику экспедиции научного института, чтобы посоветоваться с ней, как отвести беду, надвинувшуюся на природные сокровища Улуюлья. Вторым человеком была Соловушкина. Она шла в Мареевку, чтобы нанять здесь для своей изыскательской партии нового проводника по синеозёрским лесам.

И надо же было такому случиться! Заболеть в разгар лета, заболеть после пленума обкома, когда требовалось немедленно созывать партийный актив, ехать в колхозы, подымать народ на практические дела… И как глупо заболеть! По собственному легкомыслию!

Они возвращались из Высокоярска. Над трактом стояли зной и пыль. Переезжая речку, надумали искупаться. Подвернули к омутку. Артём разделся, нисколько не остыв, потный бросился в воду. А омуток оказался с родниковой водой. Холод обжёг разгорячённое тело. Надо было не дурачиться, не изображать из себя семнадцатилетнего бесшабашного парня, выскочить скорее на берег, погреться на солнцепёке. Но он не сделал этого, наоборот, подбадривая себя криком, он поплыл на самую глубь омута. Тут он вскинул руки, набрал в себя воздух и скрылся под водой. Когда его ноги коснулись песчаного дна, ему показалось, что он стал на ледяную глыбу. Он с силой выпрыгнул на поверхность омута, поплыл к берегу. Мелкая дрожь трясла его. Даже под нещадно палящим солнцем ему было холодно, нестерпимо холодно…