Артём заметил это, решил подбодрить товарищей.

– А с уполномоченным ЦК нам просто повезло. Товарищ Зотов – наш земляк.

Все оживлённо задвигались, послышался одобрительный говорок. Земляк! Это вовсе не значит, что будут какие-то поблажки, но всё-таки земляк не посторонний, он знает местные условия, он не выдвинет непосильных требований, наконец, то, что новому человеку надо изучать долго и тщательно, то земляку известно по опыту собственной жизни.

– И вот, дорогие товарищи, скажу вам что, – продолжал Артём после паузы, – ждут нас большие перемены. Брат Максим недавно вернулся из Москвы, ездил туда, чтобы увязать кое-какие вопросы по новым леспромхозам. Рассказывал он, что в ЦК и правительстве ночей не спят, составляют новый план развития страны. Большие дела выпадают по тому плану на Сибирь! Брат читал мой доклад ещё до пленума. Потом долго мы с ним говорили о делах, о жизни… Он мне прямо сказал: «Жить так, как живёт Высокоярская область и в том числе наш Притаёжный район, нам никто не позволит. Мизерное, примитивное хозяйство при огромных возможностях! Разве это допустимо? Разве это можно дальше терпеть? Готовьте, говорит, своё собственное сознание и сознание всех людей к новым требованиям». В два-три раза больше давать всей, и промышленной и сельскохозяйственной продукции – вот что от нас потребуют, если не сегодня, то завтра, партия и государство… Крепко нам обо всём этом стоит подумать. А мы не подумаем, другие за нас будут думать. Держать у руководства безынициативных, малосведущих людей сейчас не станут. Заменить нашего брата есть кем. С фронта вернулись замечательные товарищи – орлы боевые.

Артёма слушали с тем предельным вниманием, которое бывает у людей, когда речь идёт о самом насущном и сокровенном. У многих были раскрыты записные книжки, но записывать – значило отвлекаться от того, что говорил «первый», и потому никто ничего не записывал.

– Нелегко нам придётся, прямо скажу! Во время войны привыкли мы собственные недостатки и ошибки относить за счёт трудностей военного времени. Теперь это не выйдет… На пленуме обкома досталось мне на орехи за работу с кадрами. Не умеем подбирать людей, вовремя поддерживать их, не умеем слушать ценные советы…

Артём помолчал, окинул взглядом сидящих в комнате, словно убедившись в том, что они слушают, воскликнул:

– А за дело Краюхина было мне так стыдно, что лучше бы провалиться сквозь землю! Обком не стал рассматривать это дело. Нам рекомендовано самим разобраться во всем. И вот тут упомяну недобрым словом и себя, и тебя, Череванов, и тебя, Пуговкин! Мы больше всех виноваты, что увели бюро райкома на ошибочный путь. Как только мы не критиковали Краюхина! А выходит, он открывал перспективу району, звал нас прислушаться к голосу народа. Вот что, Татаренко, – взглянув на совсем юного краснощёкого секретаря райкома комсомола, сказал Артём, – среди членов бюро ты был единственный, кто голосовал против исключения Краюхина из рядов партии. Поручаю тебе разработать проект постановления бюро райкома. Надо немедленно восстановить Краюхина в партии и дать политическую оценку нашей ошибке. Особо там подчеркни мою персональную ответственность как первого секретаря…

– Все виноваты, Артём Матвеич. А коня-то он всё-таки загубил! – писклявым голоском сказал начальник милиции Пуговкин.

Артём бросил на Пуговкина гневный взгляд.

– Припудриваешь, Пуговкин, собственное ротозейство: «Все виноваты!» Больше всех виноват я, а потом ты. Председатель комиссии кто у нас был? Ты что же теперь за спины других прячешься? Недостойно так вести себя коммунисту. Сделал ошибку, пойми её, признай и исправь. Так учит нас партия. А ты всё ещё упорствуешь, цепляешься за старое. «Коня загубил!» Взыщи с Краюхина за коня, если у тебя есть данные, что он погубил его по халатности. А действиям и стремлениям инженера Краюхина мы обязаны дать положительную оценку, одобрить их, а не осуждать.

Пуговкин шумно вздохнул.

Артёму показалось, что он подавляет в себе чувство несогласия с ним.

– Что, протестуешь? Говори!

Пуговкин развёл руками.

– Что вы, Артём Матвеевич?! Линия райкома для меня закон. Не один я, в деле Краюхина ошибся. Товарищ Череванов требовал его ареста, а товарищ Терновых снял его с должности.

– О Череванове и Терновых разговор будет дальше, а ты имей в виду, Пуговкин, райком недоволен работой милиции. Наведи у себя порядок.

– Я снял с должности Краюхина не самовольно. Было указание товарища Череванова, – испуганно и поспешно сказал заврайоно Терновых.

– Что было, то было! – буркнул Череванов, подбирая привычным жестом волосы, опустившиеся на лоб.

– Череванову тоже надо уроки извлечь. Груб ты, Павел Павлыч, с людьми. Тебе уже говорили об этом на районной партконференции. Подумай, пока не поздно… А на тебя, Семён Иваныч, – взглянув на Терновых, продолжал Артём, – люди просто жалуются. От всего ты уходишь, ничего не решаешь, боишься всякой ответственности. Трудно нам с тобой будет дальше работать. Учти, райком за тебя не будет решать текущих дел.

Череванов и Терновых слушали Артёма молча. Тихий, робкий Терновых не любил противоречить начальству, а деятельный, но самолюбивый Череванов молчал по необходимости, понимая, что времена меняются, в жизнь незримо входят новые требования и критерии.

– Учту, Артём Матвеич, ваши замечания. Ни себе, ни другим худого не желал. Если ошибался, то ошибался искренне. Череванов никогда и ни в чём не лукавил…

– Ну вот так: критику учесть и поправиться на практической работе, – выждав, когда Череванов закончит, сказал Артём. – Тебе, Татаренко, на составление проекта решения о Краюхине сроку два дня. Достаточно? На другом предложении не настаиваешь?.. А теперь, товарищи, давайте подумаем, что нам сделать, чтобы уже в будущем году решительно расширить посевные площади, особенно под лён. И ещё вот о чём нам необходимо подумать: как больше взять продукции с таёжных площадей? Пусть наш разговор будет не официальный, побеседуем без протокола. Важно нам подумать, как району жить дальше… Через недельку, как встану, надо созвать пленум райкома, а потом провести собрание актива. Поставим перед народом новые задачи. После этого все в район, в колхозы, чтобы ни одной души не видел в райцентре!

Заметив, что кое-кто вытащил папиросы и, не решаясь закурить, разминает их в пальцах, Артём предложил:

– А товарищи курящие могут курить. Я не лёгочный больной, и нечего надо мной трястись. По себе знаю, что с папироской лучше думается! – Артём весело рассмеялся: – Вот ведь какая хитрая штука жизнь! Табак – яд, а не испив этого яда, иной раз сидишь как безмозглый. Диалектика! – Он приподнял руку, выставив указательный палец, и поводил им.

Послышалось чирканье спичек, и в комнате взвились клубы табачного дыма.

Поднявшись с постели, Артём заспешил в отъезд. Была в разгаре его самая любимая пора: лето уходило, осень ещё не наступила, но, как говорят, стояла у околицы. Августовские утренние инеи оставили свой след: жарким багрянцем горел осиновый лист, зелень березняка подёрнулась жёлто-прозрачным отливом, поникли полевые цветы, поблекли краски лугов и широких еланей. В воздухе носились сытные запахи. Плодородная улуюльская земля томилась под солнцем, пахуче дышала полной грудью.