образы, язык, стиль выражения – всё иное, чем у обычных смертных. На следующий день я поехал на работу на собрание, увидел всех своих сослуживцев и загрустил. «Нет, это не Тарковский!» Все обыденные люди, плоские, одномерные и скучные, ни одной свежей мысли. И у Ще было такое чувство на её работе. При встрече и разговоре с Андреем был простор, дул свежий ветер, а после него снова затхлая, душная атмосфера редакционных комнат – вот в чём ужас…

Итак, 28 марта у нас в доме был Андрей Тарковский. На следующий день я вчерне записал весь разговор с Андреем, а в дальнейшем частично использовал всё записанное в своих публикациях о Тарковском. Повторяться не буду…

29 марта

Были в концертном зале «Россия» на концерте Радмилы Караклаич. Живая, импульсивная эстрадная дива, не чета нашим вялым голосящим созданиям. Пришли домой, включили телевизор, а на экране бабушка советской эстрады Клавдия Шульженко:

Строчит пулемётчик,

Чтоб синий платочек

был на плечах дорогих…

Наши реалии и непременно с пулемётом.

1 апреля

Был на Пятницкой, и ощущение, что с радио никогда не уходил. Всё знакомые лица. Поговорил с Сашей Жетвиным, которого ещё помню со времён многотиражки в Плехановском институте, писавшего горячие и взволнованные стихи. А что сейчас: седой, измотанный мужик. Спросил его, почему до сих пор не уходишь с радио, вроде бы собирался? А он в ответ: как уйдёшь? С утра до вечера, то репортаж, то комментарий, то интервью, и упускать гонорар не хочется: деньги, как брошенный в воду якорь, – не отплывёшь! Мне Егор Исаев говорит: «Собери книгу своих стихов – издам! А мне всё некогда…»

Ремарка вослед. Так ничего и не издал подававший литературные надежды Александр Жетвин, ещё учинил какую-то семейную драму, в результате понижение в должности на р/с «Маяк», и сгорел Саша преждевременно, сломав собственную судьбу. Не он первый, не он последний… (11 октября 2018 г.)

Как хорошо, что я соскочил с этой гонорарной карусели и ушёл (а точнее: меня ушли) и начал по существу новую жизнь…

5 апреля

За турнир Гранаткина получил небольшие деньги. Стоял в длиннющей очереди среди тренеров, судей, журналистов. Удивительное дубьё, и никакой им Тарковский с «Зеркалом» и «Сталкером» не нужен. Ну, об Андрее написал материал, 16 стр. Ще прочитала и всплакнула.

– Почему слёзы?

– Тебя жалко, – ответила Ще.

Дочитал 6-й том Стефана Цвейга, и потрясло некое совпадение с жизнью Гёльдерлина, Клейста и Стендаля.

«Как и Гёльдерлину (Фридрих Гёльдерлин, 1770–1843, немецкий поэт-романтик), мне никто не мог привить твёрдость и суровость, укрепить мускулы чувства для борьбы с вечным врагом, с жизнью» – так написал Цвейг. Гёльдерлин избегал вульгарной практической деятельности, отказывался погубить себя недостойным занятием. Так и я, в сущности, отказался от карьеры. Вот почему Фомин – главный редактор, а я – всего лишь заведующий отделом журнала. Меня привлекают не встречи и общение с полезными людьми, а только свои интеллектуальные игры… Как и Гёльдерлина, меня гнетёт тоска по недосягаемой выси… The world is too brutal fame – «Мир слишком груб для меня», – говорил Гёльдерлин.

Я тебе, наверное, кажусь загадкой?

Правда? – Можешь быть спокоен.

Бог мне кажется такой же, –

писал другой цвейговский герой – Генрих фон Клейст (1777–1811), немецкий писатель-романтик, покончивший с собой вместе с возлюбленной… Цвейг так определил жизнь Клейста: «вечное бегство от пропасти и вечное стремление к глубинам». Клейста съедал «шипящий выводок страстей». Я подобно Клейсту (если не сравнивать, что сделал он и что делаю я) – «я творю только потому, что не могу перестать», – утверждал романтик из далёкого начала XIX века.

Ну, и третий – Стендаль (Анри Бейль) – лжец и мистификатор. «Вводить других в заблуждение – такова была его постоянная забава; быть честным с самим собой – такова его подлинная непреходящая страсть» (Ст. Цвейг).

«Говоря по правде, – писал Стендаль Бальзаку, – я вовсе не уверен в том, что обладаю достаточным талантом, чтобы заставить читать меня. Иной раз мне доставляет большое удовольствие писать. Вот и всё».

А ещё я, как и Стендаль, что-то собираю и беспрерывно делаю выписки и пометки. Чисто стендалевское качество: познать себя. Не забыть что-либо из пережитого, вычерпнуть горстями реку жизни…

11 апреля

Стендаль – далеко и высоко, а вот Саша Стрижев рядом, встречался с ним, работает в приложении к чему-то – «Приусадебное хозяйство» и шутит: «Сижу, как репа, на грядке». И откровенно: «Не хочу писать на современные темы, о передовиках труда, лучше о брюссельской капусте. Хочу оставить в душе свободную зону и заниматься тем, чем хочу…» И поэтому Стриж читает дореволюционных религиозных авторов. Плюс фенология и ботаника. Какой-то отзвук от Осипа Мандельштама:

Брось, Александр Сердцевич,

Чего там? – Всё равно!

Всё, Александр Герцевич,

Заверчено давно!..

14 апреля

В рабочий день, проведённый дома, в 20.40 закончил печатать 9 страниц эссе «Ещё раз о нём» – об Андрее Вознесенском. Некая рецензия на последние стихи поэта.

Торопись, моя современница,

годы сдвинутся, царства сменятся…

Читаешь Вознесенского, и видишь всё тот же набор тоскливо-отчаянных чувствований и эмоций на взрыде: «Что уж плачь! Открылся страшный клапан!..» Поэт весь в негодовании на серость, лишённую интеллигентской рефлексии, чеховской совестливости, жажды правды и справедливости, выражает своё неприятие тех, кто поклоняется, как богу, собственной выгоде. Часть из них, по мнению Андрея, всего лишь «молодые гномики экономики», вся эта шушера, разжиревшая на нынешних дефицитах и нехватках…

Далее я писал о том, что в творческом соревновании выразить суть современной России двух «псов России» Владимир Высоцкий победил Андрея Вознесенского.

Компромисс Компромиссович

Шепчет мне изнутри:

«Ну не надо капризничать,

Строчку чуть измени».

Это уже другой кандидат в гении, Евгений Евтушенко. В своём тексте я вспомнил и довоенное прошлое, когда в поэзии в основном преобладали труд и пафос. Машины, винты и гайки – всё стало поэтогеничным, как выразился Александр Жаров. Поменьше девочек-трусих, побольше девочек-активисток, – прозвучал призыв Наталии Сац образца 1934 года. Короче, поэты должны выполнять социальный заказ эпохи. Андрей Вознесенский – один из немногих, кто против соцзаказа. В поэме «Андрей Полисадов» он говорит напрямую:

Мудрость коллективная хороша методою,

но не консультируйте, как любить мне родину…

Вознесенский сам хочет быть пророком, «поводырём России». Очень хочет