Он вздохнул… Обманываться – первый шаг к поиску виноватых. Сперва будет виновна Владычица Степей, а после – те, чьи грехи отвратили от верданно ее милость. А потом кавайо вкусят крови. Они возвращались не во имя ее. Ее имя было здесь ни к чему. Возвращались они, чтобы получить свое и отомстить за предательство и измену, случившиеся годы назад. Возвращались, чтобы утопить сахрендеев в крови и отплатить се-кохландийцам за унижения и поражения. Возвращались, потому что воспитали они многочисленное и гордое потомство, что не желало жить на чужой земле. Потому что красота рассказов об утраченной родине воровала у молодых сны и подталкивала их в дорогу, конец которой ведет ровнехонько под Белые Копыта.

Дет’мон. Принесли его тело на перевернутом щите. Лицо его было спокойно, словно он спал, а на месте горла зияла широкая рана, нанесенная, похоже, саблей. Стеганый кафтан сделался рыжим от крови. Анд’эверс закрыл сыну глаза и приказал отослать в фургоны, куда собирали прочих убитых.

Так платят за романтические глупые мечтания.

Кей’ла, а теперь он… Анд’эверс удивлялся, что принимает это столь спокойно. Боутану прав, нельзя быть Оком Змеи и отцом одновременно. Эн’лейд – отец всем внутри каравана, а потому единственная смерть не может произвести на него излишнего впечатления. Он принял известие о ней как информацию о еще одной утрате, которую понесла Броневая Змея, и отослал в глубины памяти. Позже наступит и время для печали.

Он огляделся. Фургоны внешней линии выровняли строй, колесницы сновали вдоль них не дальше чем в сотне ярдов от каравана. Они уже потеряли треть экипажей, и – что хуже – начало не хватать возниц и лучников. Некоторые Ручьи возвращались с экипажами настолько израненными, что они уже не могли сражаться; оставались в силах заменить лошадей, вырвать стрелы из бортов, но даже лучшие из целителей не сумели бы поставить на ноги того, кто получил стрелу в живот. Уже двести пустых колесниц тянулось за фургонами. Анд’эверс был бы глупцом, если бы послал на них наружу людей, которые не обучались по нескольку месяцев скачке, поддержанию строя и командам.

Неважно. Они прошли почти половину дороги к реке. Если не сегодня, то завтра утром они доберутся до воды и превратятся в истинную крепость. Остановят кочевников на достаточно долгое время, чтобы к ним успели присоединиться остальные, – не три с половиной, а двадцать тысяч колесниц встанут на битву. И тогда, с милостью Лааль или без нее, они превратят всю возвышенность в могилу для се-кохландийцев.

Заревели рога, рапортуя о готовности к выступлению.

Анд’эверс улыбнулся устало. Такие дерзкие мысли больше подходили какому-нибудь горячему молокососу, хотя сейчас, через три часа схватки, даже среди них наверняка нашлись бы и такие, которые ворчали бы так и на трезвую голову. Истина такова, что им требовалась конница. Ласкольник был им просто необходим – он и все люди, которых он сумел бы собрать. Если в их самоубийственном марше в глубь возвышенности есть хоть какой-то смысл, то следующий караван кроме колесниц должен иметь также и сопровождение из всадников. В этом-то и был смысл их жертвенности: задержать кочевников так долго, чтобы дать Ласкольнику шанс присоединиться к одному из следующих обозов. Тогда – и только тогда – они еще могут выиграть эту войну.

Конечно же, лишь при условии – и вот уже некоторое время Анд’эверс не мог избавиться от этой мысли, – если империя их не обманула. Это был бы удачный ход: убрать от границ сумасбродных пришельцев, бросить их в битву с вражескими силами, но так, чтобы самому остаться в тени. В лучшем случае обе силы выпустят друг другу достаточно крови, а опасность с Востока окажется отодвинутой. Всякий кочевник, убитый стрелой Фургонщика, был пыльцой, собранной меекханской ловкостью.

Анд’эверс глубоко вздохнул и расслабил кулаки. Империя могла бы так поступить; но не Генно Ласкольник. Он – нет…

Поворот был завершен, впереди ждали три с половиной, а то и четыре мили пути, в конце которого – штурм лагеря сахрендеев. Если понадобится атаковать его после заката, он не поколеблется, ночь – лучшее время для пехоты и броневых фургонов, чем для конницы.

И тогда Анд’эверс услышал шум. Звук рос, усиливался, пока не превратился в горловой рык десятков тысяч людей, орущих в небеса в диком, вызывающем ритме. С такого расстояния он не мог их понять, но ведь раньше он не раз уже слышал этот крик. Ритм был прост: раз-два, раз-два, раз-два-три, и Анд’эверс запросто наложил на него слова:

– Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!

Запев перед сражением, ведущий кочевников в бой.

А потом он взглянул на их лагерь и почувствовал, как сердце в его груди замирает.

В лагере проклятых богами сахрендеев видно было, как между шатрами выезжают ровные шеренги всадников. Десять, пятнадцать, двадцать тысяч? Может, даже и больше. Анд’эверс еще не видел, где стоит их элита, Волки, но это не имело значения, поскольку в тот же момент – далеко слева от сахрендеев – из лагеря Ких Дару Кредо начали появляться новые и новые отряды всадников. Ровные Крылья, сразу разделяющиеся на а’кееры, словно кочевники желали сказать: «Ну давайте сосчитайте нас!» Пятнадцать тысяч? Если это так, то бой, длившийся несколько часов, совершенно не сократил их сил. Но самым пугающим был вид справа. Из-за южных холмов, за силами Ких Дару Кредо, появилась волна золота. Это солнце, клонящееся к западу, освещало выходящую на поле армию.

Сверкающие кольчуги, лес длинных пик, высокие шлемы. Конечно: Молнии – у кочевников они не могли не найтись, но чтобы столько?.. Сознание Анд’эверса отказывалось принимать во внимание то, о чем прекрасно свидетельствовала выходящая широким, в половину мили, фронтом армия. Отказывалось до момента, когда над последней шеренгой появился большой бьющийся на ветру стяг цветом точь-в-точь заходящее солнце. Середину его украшала черная одноногая птица.

Йавенир. Йавенир был здесь. Возможно, с самого начала. Это объясняло бы истовость воинов Дару Кредо, спокойствие сахрендеев и невозмутимое упорство, с каким их выталкивали на это место. Этот старый сукин сын должен был подыхать в сотнях миль к югу отсюда, но каким-то непонятным образом оказался здесь. Ждал их… «Мы должны были сражаться с одним, а затем с двумя племенами, с двадцатью пятью, может тридцатью, тысячами конных. Силы были бы равны. Но теперь… Их вдвое, и у них – сколько? Пятнадцать? Двадцать тысяч Наездников Бури? И наверняка сильнейшие из жереберов, которых Отец Войны всегда держит подле себя. Четверым нашим колдунам с горсткой учеников придется помериться силой с дюжиной – или больше – шаманов».

Несмотря ни на что, мысли эти были словно кусочки льда, плавающие в реке. Лениво колыхались, и Анд’эверс едва их замечал, поскольку они были почти незаметны в общем течении. Кочевники знали об их планах и ждали их. Не только эти двое Сынов Войны, но и все остальные. Если Йавенир здесь – значит, и все остальные.

Проблемы.

Нужно задержать их как можно дольше, чтобы остальные сумели сойти с гор и драться вместе, потому что, только собравшись, фургоны будут иметь шанс.