– Милость Владычицы Степей нисколько меня не касается. Если она желает помочь, пусть принесет нам дождь, а лучше – дней на десять, чтобы им пришлось атаковать только пешим ходом и чтобы огонь не мог зажечь ни стебля травы. Или пусть даст нам двадцать тысяч конных. А если не желает помогать, то пусть убирается отсюда, чтобы, умирая, я не слышал стука Ее копыт.

Он не смотрел на Анд’эверса, а потому услыхал только его тихий смешок.

– Смелые слова. Я знаю таких, кто поставил бы тебе их в упрек.

– А я – таких, кто со мной согласился бы.

Установилось молчание. Формально кузнец стал в иерархии ниже Эмн’клевеса, он должен был держаться подальше от передовой, чтобы принять командование, когда караван снова двинется в путь. Но на самом деле важным оставалось лишь то, что нынче он не играл уже никакой роли в жизни лагеря Нев’харр. Но только дурак пренебрег бы его опытом.

– Это не имеет значения, – нарушил тишину боутану. – А завтра мы узнаем, как далеко нынче наши.

– Хм… И каким же способом?

– Если эти грязные козолюбы атакуют быстро и во всю силу, значит – они уже близко. Если не станут спешить, тогда остальные обозы далеко – или их уже разбили. Помни, что нам неизвестно, где еще трое Сынов Войны.

– Далеко.

– Откуда тебе знать?

– Потому что если бы Йавенир верил, что они справятся сами, то не появился бы здесь лично. Нет. Он захочет командовать каждым боем самолично, чтобы слава снизошла на него одного. А они нападут быстро, чтобы сломить нас завтра, – и он использует для того сахрендеев.

Сахрендеи. Они весь день стояли в стороне, и теперь было понятно почему. Отец Войны придерживал их для главного штурма, в котором никто не станет брать пленных.

– Я знаю тех, кто ждет не дождется встречи с ними.

Кузнец показал ему сжатый кулак. Простейший из знаков анахо’ла. «Стоим». Да, стоим и ждем, поскольку ради этого мы сюда и прибыли. Нечего больше болтать.

– Что говорят колдуны? – спросил он.

– Как всегда, – пожал плечами Анд’эверс. – Бормочут что-то без смысла. Знают, что шаманы Йавенира где-то готовятся к бою, но пока что якобы это не выглядит слишком опасно. Полагаю, что настоящие жереберы ударят завтра, когда выспятся. Кроме того, Хас и Орнэ непрерывно кружат по южному краю лагеря. Говорят что-то о сборе духов, которого не должно быть – или которое происходит в поганом месте. Выглядят словно пара исхудавших гончих, взявших странный след и не знающих, броситься вперед или сбежать.

– Прикажи им отправляться спать. Ты, пожалуй, единственный, кого они слушают.

– Хорошо.

Кузнец обернулся и сделал несколько быстрых шагов в ночь.

– Мне жаль насчет Фер’бонеха, – донеслось из темноты.

Да. Фер’бонех. Материны глаза, фигура отца. Он сам вызвался в один из Листьев, и ничто не могло его удержать. А теперь остатки фургонов догорали в том месте, где он служил.

Эмн’клевесу хотелось ответить грубо, но из уст того, чьи двое сыновей как раз сражались в одном из внешних лагерей, это «мне жаль» прозвучало искренне.

В темноте долины зажглись огоньки. Кочевники готовились к следующей атаке.

* * *

– Прош… пошу, пошу, пош-ш-ш…

Был это писк, тихонький, словно мышиная смерть. Больше она не могла из себя извлечь. Было больно, но уже не так, как раньше, боль наполняла ее тело, и в некотором роде так стало лучше, без эпицентров страдания, борьбы за каждый вдох. Но Кей’ла уже так ослабела, что даже моргание было теперь серьезным поступком.

Она покачивалась тихонько, еще порой поднимая голову, хотя старший из стражников уже игнорировал ее. Собственно, она не видела слишком много, Мертвый Цветок время от времени окружали полоски горящих фургонов, но потом они угасли, кочевники еще несколько раз приготовились к атаке, но, похоже, им удалось захватить еще только один Листок, остальные отбили штурмы. Все это происходило в сотнях миль от нее, где-то на другом конце света, в месте, где не было крюков, медленного покачивания и ночи, которая вскоре собирается захватить всю Всевещность.

Это было худшее, что ее ожидало. Темнота. До той поры Кей’ла не знала, откуда черпает силу, теперь оказалось, что черпает она ее из чужих взглядов, из того, что прочие ожидают, когда она начнет плакать, умолять о милосердии, а потому она не могла этого сделать. На самом деле она так и не покинула круг подростков с палками, они окружали ее все время: в шатре вождя Волков, когда она говорила с его целительницей, женой или с ним самим, когда сидела рядом с умирающим лучником и когда повисла на ремнях – особенно тогда. Она должна была оставаться смелой и отважной. Потому что они хотели увидеть ее страх.

Но теперь, в темноте, когда никто на нее не смотрел, парни с палками исчезли, растворились во мраке, а вместе с ними ушла и решимость. Осталось отчаяние, чернейшее, чем глотка сквернейшего из демонов Мрака, сдерживающее ее дыхание умелей, чем воткнутые в кожу крюки.

«Нет, нет, нет… больше не хочу… не хочу жить… я… Кей’ла из рода Калевенхов… хочу умереть… не видеть смерти… не смотреть на горящие… фургоны… не хочу смотреть… Прошу… прошу, прошу… Приди, брат, и забери меня отсюда… Потому что это был ты… правда? Ты убил тех парней… приди ко мне… Прошу, прошу, прошу».

Изо всей этой молитвы наружу выходило только малое «прош… ппрош… пос…», которые, возможно, и были слышны – когда б кто-то приложил ухо к ее лицу. Но это не имело значения, важным осталось лишь то, что темнота наконец-то обнажила ее истинное лицо – маленькой трусихи, которая только и может, что скулить о милосердии. И, собственно, это тоже не имело значения. Важна была лишь боль, засевшая в ее теле, и то давящее на волю чувство, что она должна уже умереть. Должна была умереть множество раз, как и тысячи ее земляков, поскольку чрезвычайно неправильно, что она еще дышит, когда столько хороших людей погибло.

Голова, что лежала под ее ногами, превратилась во тьме в бесформенный сверток, но Кей’ла была уверена, что она насмешливо скалится на каждую такую ее мысль.

– Прош… пошу, пошу, пош-ш-ш…

Ответ на просьбы пришел в полной тишине. Один из ее стражников свалился на землю. Просто опрокинулся и больше не встал. Тот, что постарше, узнала она, поскольку молодой какое-то время назад уселся, опираясь об одну из жердей треноги, и, казалось, заснул. Шум, вызванный падением товарища, должен был его пробудить. Но нет, он даже не шевельнулся, хотя приятель его вел себя странно. Сперва некоторое время он лежал неподвижно, а потом – вдруг, в полной тишине, – разделился надвое. Одна из частей осталась на земле – пятно черноты во тьме, а вторая – двинулась вперед. Немного хаотически, покачиваясь легонько и выполняя странные нескоординированные движения. Словно сражалась с бурным течением дикой реки.

А потом перед Кей’лой, чуть ниже, выросло бледное лицо, окруженное черными волосами, и два холодных фонарика глаз, разгоняющих тьму.