– Куда?

– Погляжу, кто на веслах! – крикнул оттнир. Опасливо ступили на двор. Застава сделалась неузнаваема, земля вышла перепахана, словно тут резвился целый табун, поленницу разметало по сторонам – четвертинки нашлись даже в противоположном углу, в паре сотен шагов. Колоду, на которой любил сиживать Безрод, чьей-то исполинской силищей раскололо надвое, да притом одну половину отнесло аж к печи, а это полета шагов, как ни крути. Несколько выжженных кругов чернели под стенами, чуть ближе, и молния угодила бы в бревна. Посреди двора на коленях стоял некто в красной рубахе, висящей безобразными лоскутами – признать в человеке Безрода Верна не смогла бы даже под страхом смерти – качался и невидяще смотрел перед собой.

– Мама, мамочка!.. – прошептала и в ужасе прикрыла рот ладонью.

Бабка Ясна висела на руке Стюженя, косила одним глазом на Сивого и тяжело дышала. Исхудал вполовину, глаза оделись черными кругами, остро проступили скулы, на лицо сели пот, кровь и грязь, и что удивительно – гораздо больше стало белого, нежели красного.

– Лед, – буркнул старик, подводя ворожею. Ковырнул ногтем белый налет вокруг свежего разреза. – Слишком долго пробыл в Потусторонье.

– Как еще жив остался, – прошептала Ясна.

– Этого победить нельзя. – Стюжень кивнул в сторону пристани, откуда теперь уходила черная ладья. Сизая, потрепанная дождевая туча медленно плыла в море. И даже не туча, а уже просто темное облачко. Не осталось в нем больше молний, так, сверкало что-то в середке, но и только. – А то, что сделал Безрод… Я не знаю, сложат ли о сегодняшнем поединке песни, но такого давно не было. Ни на моей памяти, ни на памяти моего деда!

– Слышала я про такое, – сипнула Верна, опускаясь на колени рядом с Безродом, и пьяно ойкнула. Он не видел, не слышал, глядел в дальнокрай и мерно шатался. – Там пелось про великую любовь, как парень не отдал любимую могучему врагу!

– Любимую? – переспросил ворожец, оглядывая Сивого со всех сторон. – Если выживет, как бы любимая по шее не получила.

– Если выживет? – равнодушно удивилась.

– Он видел такое, что ты и помыслить не в состоянии, – Стюжень постучал Верну по лбу. – Ты вдумайся, дуреха: месить воздух мечом целый день! Мы грызли губы там, за стеной, – эти рубились, ты спала на лапнике – эти рубились, ждали на закате последнего луча – эти рубились!

– Прорва силищи. – Глаза округлились.

– Дошло?

Кивнула.

Вернулся Гюст, запыхался.

– Потусторонников полон граппр. Весла гнутся в руках, словно зубочистки. Сумасшедшая быстрота!

– Топите печь! – Верховный положил пальцы на шею Сивого, отыскивая живчик, и Безрод все-таки упал. Повалился вперед, даже глаза не прикрыв. Поднял в воздух пыль, от удара несколько ледышек откололись, градинами покатились по земле.

– Он выживет? – спросил Гюст.

– Нет! – буркнул ворожец. Поднял с колен Верну. – Бегом собирать дровье!

Будто в спячку погрузилась. «Поймала» спасительную отрешенность и баюкала, не давала уйти. Только не отчаиваться, не предаваться страшным мыслям. А вдруг все бесполезно? Вдруг не выживет?

Ворожцы метались от Безрода к Тычку, хмурились, о чем-то подолгу говорили. Верна почти все время сидела у дымохода, не убирала руку с сивой головы. Иногда меняла Гюста на поддувале и в один из дней «проснулась». Умывалась у бочки, глянула в отражение, и точно встряхнули – смотрит девка, глаза тоскливые, коса заплетена кое-как, уголки губ опущены. Ага, с такой рожей вытащи человека с Той Стороны! Захочешь упереться, показать Костлявой кукиш, дескать, не получишь, а та не поверит. Много ли навоюешь с таким скорбным лицом? Как бы самой концы не отдать.

– Ну-ка, дура, улыбнись! И к такой-то матери выбитый зуб! Улыбайся!

Не улыбалось. Пальцами растянула губы. Получилась ухмылка, а не улыбка.

– Потрепало тебя за последние годы, папкина дочка, – буркнула отражению. – Вон, брови сведены, косишь исподлобья, глаза щуришь. Носишко – так себе, не сломали бы, смотрелся лучше. А ну раскрой глаза!

Развела брови, загнала на лоб, раскрыла глаза. Дура дурой!

– Нет, не так. Гляди мягче, а так будто страшилище увидела! Вот-вот глаза выкатятся!

Несколько раз вздохнула, закрыла глаза, снова открыла. Представила себе отца, что глядит из Ратниковых палат через это водное зерцало в бочке. Улыбнулась по-доброму. Подмигнула.

– Папка, плохо мне без тебя, крутит по четырем сторонам, найти нужную не могу.

И будто из ниоткуда сошло на лицо искомое выражение, точно отец поправил сильными руками – губы растянул в напряженной улыбке, стер с лица мученическое выражение, в глаза подпустил искр.

– Шея длинная, лобешник чистый, брови дуговатые, – прошептала отражению. Отпустило. – Ты, что ли, Крайровичей зубами рвала? Ты в море сигала, топиться думала? Ты, упрямая коровища, глядела на белое, а говорила черное? Осталось еще упрямство или все растеряла?

Глядит с той стороны дуреха, кивает. Есть немного. Сунула в воду голову, а когда выпрямилась и оглянулась, что-то изменилось. Красок в мире стало больше или солнце проглянуло из облаков? Вернулась к печи, села подле Безрода, подняла глаза. Гюст заметил перемену, удивленно хмыкнул. И ему подмигнула. Не жалко улыбки хорошему человеку…

Дровница заметно уменьшилась. Которая седмица на счет пошла, а Сивому лучше не делается. Хуже тоже не становится, только мало с этого радости.

– И что теперь? – упрямо пытала ворожцов.

– Не знаю, – пожала плечами Ясна.

– Не знаю, – буркнул Стюжень. – Хотя…

– Что?

– Бывало с тобой такое, вот замрешь на ступеньке или на камушке, равновесие держишь, и самой малости бывает достаточно, чтобы качнуло в ту или другую сторону?

– Бывало.

– Вот и с Безродом так же. Замер на одном месте, и самой малости хватит, чтобы столкнуть на Ту Сторону или вернуть обратно. Не доел в детстве каши – скажется, чихнул лишний раз – обязательно отзовется, надорвался по жизни – прости-прощай.

– Надорвался? – Верна в ужасе прикрыла рот ладонью. Сказать про Безрода – в неге и благости жил всю жизнь – пузо от смеха лопнет. Рвали мечами через день, одна только поляна под Срединником чего стоит. А до того? А после? Осталось ли хоть что-нибудь в том месте, где у человека бьется сердце? Или все постругали клинками и ножами?

– Каждый день ему дается болью и кровью, глядишь, той капли крови и не хватит.

– Что делать, что?

– Сам прожил долгую жизнь, но такого не видел. Дед мой прожил долгую жизнь, дед его деда поседеть успел, а про такое даже краем уха не слышали. Человек после прикосновения Ледована не ушел на полночь! Не превратился в кусок льда! Бился от рассвета до заката, и хватило сил!

– Недалеко ушел от куска льда. – Верна тряхнула головой.