В голосе слышалось удивление. Так говорит подросток, которого переполняют радость и восторг, такой хрупкий с виду – одно неосторожное движение, и ты разобьешь его. Меня не уставало поражать, как люди выкладывают то, что должно храниться запертым глубоко-глубоко внутри их жизни; их отчаянная потребность выпустить на волю чувства, которым тесно внутри них, и пусть начнут жизнь на воле.

– Все было по-настоящему. Вся та грязь, что вы накопали, не имеет значения. Однажды я перелезал через ограду и сильно поцарапал ногу, и Ашлин опустилась передо мной на колени и так нежно-нежно обработала рану. Думаете, она стала бы это делать, если бы люто ненавидела меня? Может, иногда и ненавидела, но и любила тоже. Люди очень сложные создания, и она была куда сложнее, чем я думал.

Маккэнн замолчал и с вызовом обвел взглядом меня и Стива. Все это чистейшая фантазия, но разрушать ее не хотелось. Мы так отчаянно старались выскоблить правду из всех углов, что забыли: ложь бывает порой сильнее правды.

Шеф кивнул:

– Я был готов поставить все деньги, что у тебя это серьезно. Приятно сознавать, что не растерял хватки. – Он поудобнее уселся в своем кресле, ослабил ремень. – Теперь вот что нужно выяснить… Давай поговорим о субботнем вечере.

Маккэнн уже открыл рот, но О’Келли поднял руку.

– Нет. Погоди. Бреслин сказал этой парочке, что ты нашел Ашлин мертвой. А мне он сказал, что ты, то есть его друг, даже не проверил у нее пульс. Так чему верить?

Голова Маккэнна закачалась, удрученно. Не этого он ожидал. Да и я тоже. Теперь я сомневалась, а есть ли у меня хотя бы смутное представление о том, что затеял шеф.

– Бреслин пытался уверить меня, что его друг – человек гражданский. Вот и сказал, что друг испугался и убежал. Да, не полицейский так и поступил бы. Но детектив – никогда. – О’Келли смотрел на Маккэнна из-под сдвинутых бровей: – Ты доволен этим?

Маккэнн скривился в болезненной улыбке:

– Да чем мне быть довольным?

– Понимаю тебя. Ты позволил Бреслину выставить тебя штатским, чтобы избежать порки, которую уж наверняка я бы обеспечил тебе. А это тебе как?

– Тоже не особо.

– Хорошо, потому что и мне это не особо. – О’Келли секунду помолчал, но Маккэнн не отреагировал. – Несколько минут назад ты сказал, что с Ашлин чувствовал примерно то же, что чувствовал в прошлом, когда расследовал важное дело: будто можешь что-то изменить в мире.

Кивок.

– Ты сказал – в прошлом. То есть теперь ты так себя не чувствуешь.

Глаза Маккэнна смотрели в пол.

– И давно?

– Не знаю. Уже пару лет как.

– Что же случилось?

Положив локти на стол, О’Келли подался к Маккэнну. Мы со Стивом замерли. Нас больше не было в комнате. Это разговор только между О’Келли и Маккэнном.

– Это не из-за работы. Это из-за меня. В какой-то момент я понял, что лишь повторяю то, что делал много-много раз. Посреди важного допроса вдруг возникало ощущение, что губы мои шевелятся сами по себе, словно я зачитываю сценарий. Я вдруг понял, что неважно, кто сидит в моем кресле и задает вопросы. Будь на моем месте Винтерс, О’Горман или еще кто другой, ничего бы не изменилось. Я чувствовал, что растворяюсь. Я не перестал быть детективом. Я просто перестал быть.

– Я должен был заметить, – мрачно сказал О’Келли.

– Это никогда не мешало работе, я никогда не распускался, выкладывался на все сто.

– Знаю. – О’Келли откинулся в кресле, мазнул ладонью по губам. – И что ты собирался сделать? Перейти в другой отдел? Дождаться выслуги и уйти на пенсию?

Маккэнн запрокинул лицо, точно ребенок, умоляющий о прощении.

– Нет, шеф, нет. Я думал, это кризис среднего возраста, я его переживу и успокоюсь. Я никуда не собирался уходить. Я здесь, покуда меня отсюда не вынесут.

О’Келли сказал, почти мягко:

– Это время настало.

Маккэнн закусил губу.

– Я не могу оставить тебя в отделе.

Долгая-долгая пауза – и слабая тень кивка.

– И другому отделу я, находясь в здравом уме, тоже не могу тебя подсунуть.

Снова слабый кивок.

– Так или иначе, но эта история выплывет наружу. Подруга Ашлин. На какое-то время, может, мы ее и успокоим, но раньше ли, позже она сообразит, что расследование заглохло, и выйдет на какого-нибудь журналиста.

На нас со Стивом шеф не смотрел, говорил так, будто и не подозревает о нашем присутствии в кабинете.

– И отдел внутренних расследований заявится по наши души. Разбирательств будет как минимум два. Одно наше, внутреннее, второе – их. Тогда и Бреслин положит голову на плаху.

Маккэнн судорожно вздохнул, голова дернулась, словно ему влепили пощечину.

– А чего ты ждал? Сокрытие улик и телефонный звонок в Стонибаттер – более чем достаточно. Еще легко отделается, если против него не выдвинут обвинений.

– Шеф! – Отчаянная мольба в голосе, я не могла смотреть на Маккэнна. – Бреслин ни в чем не виноват. Он всего лишь поддержал меня. Пожалуйста.

– Я не смогу ему помочь, Маккэнн, просто потому, что моя голова к тому времени тоже окажется на плахе. – В голосе О’Келли не было и намека на жалость к себе. Простая констатация факта – как результаты дактилоскопии или проверка алиби. – Если только я не подам в отставку до того, как расследование завершится. Но и в этом случае я помочь даже Бреслину не смогу.

– Господи, – прошептал Маккэнн, – о господи, я так сожалею.

– Нет. Нечего тут мне раскисать. Дело уже сделано.

Лицо О’Келли было словно кусок камня, бугры и впадины, которые кто-то высек столетия назад, – непостижимое послание, адресованное мне.

– У тебя есть выбор. Ты можешь выйти отсюда подонком. Или можешь еще раз побыть детективом.

Тишина казалась бесконечной. Кабинет изменился, трансформировался, как трансформировалась недавно уютная комната для допросов. Рисунки пастелью на стене, хлопья в снежном шаре. Тонкая оболочка реальности, прикрывающая обглоданные кости и оскаленные зубы.

Маккэнн заговорил, ровно, спокойно:

– В субботу вечером, после ужина, я сказал жене, что иду выпить, и направился к дому Ашлин. В дом я вошел через кухню. Увидел, что на плите готовится ужин, но ничего не заподозрил. Играла какая-то танцевальная музыка, Ашлин не слышала, как я появился. Я зашел в гостиную и тихо, как обычно, позвал ее, чтобы соседи не услышали. И тут я увидел стол, сервированный на двоих. Бокалы. Свечи. И подумал, что она ждала меня. Я должен был сразу догадаться. Ведь я никогда не приходил к ней по субботам, обычно жена тащила меня в ресторан, но в тот вечер у нее разболелась голова. Ашлин не могла догадаться, что я приду. Но мне так хотелось ее увидеть.